Не американская трагедия

Сменив ладный мундир на мешковатый пиджак, отец устроился сцепщиком вагонов на тупиковой станции, недалеко от границы, имея, вероятно, в арсенале замысел побега на сопредельную сторону. Старшенькой – Верочке, минул двенадцатый год, младшенькой – Надечке, едва исполнился годик, Любаше – восемь лет. Воспитанный в старых традициях, отец остался верным родительскому долгу до конца. Недоедание ли, довлеющий ли каждодневный страх быть раскрытым, болезнь, а скорее всего, всё вкупе, подкосили его здоровье. После перенесённого воспаления лёгких он так и не поднялся, оставив на самоопределение трёх несовершеннолетних дочерей. Надечке было тогда два годика. Понятие «пойти по рукам» уже устоялось в том времени, но сёстры, благодаря Верочке, выстояли, выжили, хотя житейского опыта у неё – три класса женской гимназии. В гимназиях тогда не учили выживать – там учили азбуке, рукоделию – готовили будущих добропорядочных мам. Им повезло тем, что в семье существовали семейные устои – они и крепкий характер Верочки сплотили их ещё при жизни отца, позволили в тяготах времени не рассыпаться по приютам. Им не повезло с той новой идеологией, что огнедышала раскрытыми ртами с плакатов Агитпропа. Надечка росла, похожая на котёнка-перекидыша – сёстрам приходилось добывать на пропитание где придётся. Надечка с семи лет начала прирабатывать в помощь сёстрам. В смекалке и одарённости она пошла дальше сёстер. Её – дитя предвоенных дворов, в сущности пацанку, тянуло в лоно семьи. Сила их крови заложена был в ней на троих. Природная воля помогала двигаться шаг за шагом к своей цели. Она окончила семь классов и поступила на курсы медсестёр. Спустя восемь месяцев оконченные с отличием курсы остались за спиной. Сёстры к тому времени стали жить своей жизнью, но каждая из них помнила: их Надюша, их кровиночка, осталась там, где упокоился прах отца, там, где продолжает витать живой дух прошлого.

Шёлковый абажур стал первым атрибутом комнаты Надечки, выделенной ей воинской частью, куда её взяли медсестрой. Каким счастьем и гордостью светились её глаза, когда она впервые вошла в свой «пенал»! К широкой железной кровати постепенно, в течение года, прибавилось всё то, что мы описали ранее. Одним из первых самостоятельных приобретений стала двухтрубная керосинка. На ней Надечка, на единственном свободном пятачке комнаты, варила борщи. Керосинкой же она согревалась в дождливые сырые ночи Закавказья. Надечка рада была созданному уюту – другого она не знала. В разговоре с соседями она простодушно делилась своими достижениями и, делала это так, как могут вволю настрадавшиеся люди, от всего сердца радуясь чужим успехам как собственным.

Он – военный технарь, появился на её небосклоне внезапно, как лёгкое летучее облачко. Покорил он её тем, чего так не хватало в детстве – сладостями. Всё началось с санчасти, куда он заскочил перебинтовать разрезанную рваным металлом ладонь. Отблагодарил конфеткой. На перевязки приносил ещё и ещё. Всего через несколько дней он, пахнувший техникой, далеко не строевая элита воинской части, о чём она втайне мечтала, настойчивый и своенравный, остался у неё на ночь. Впоследствии заходил ещё несколько раз, пока Надечка не поняла, что ждёт от него ребёнка. Она не полюбила его всей страстностью своей души, хотя уродцем он не слыл. Решающую роль в выборе сыграл его щедрый нрав. Надечка решилась родить. Узнав об этом, он откровенно запротестовал и однажды обманом завлёк её к крепенькой, пупырчатой, похожей на жабу тётке, живущей на задворках воинской части в бараке. Он привёл и оставил Надечку, переглянувшись с тёткой – в нос бил тяжёлый запах растопленного мыла. На тахте, за ситцевой занавеской, лежала, постанывая, женщина. Надечка, не искушённая в подобных вопросах, лишь догадалась, куда её привели. Возможно, она бы и решилась на аборт, обнаружив полное несоответствие отца своего ребёнка её идеалу, но гены и прививаемые в семье принципы подсказали ей: это деяние гораздо сквернее. Выскочив из мрачного гиблого помещения во двор, она до головокружения вдохнула порцию свежего весеннего воздуха. В этом жутком контрасте Надечка остро ощутила новый вкус жизни. Живо представив родное существо задушенным в смрадной дыре, решила: «Этому не бывать никогда! И без посторонней помощи, вдвоем с сыном (иначе она и помыслить не могла) мы достигнем счастья».

…Прошли годы. Сынок подрастал смышлёным карапузом – ему исполнилось три года. Сын смешно коверкал слова, составляя нужные по смыслу предложения. Незадачливый его отец незадолго до его рождения демобилизовался, растворившись в необъятных просторах поднимающейся из военной разрухи страны. Окружающие Надечку жалели, оказывали знаки внимания – ничем же существенным помочь не могли.