— Я больше ничего не чувствую, — сказал Константин Васильевич, несколько ошеломлённо поворачивая голову и дёргая шеей. — Совсем ничего. Только волну паники с крейсера. А извне — ничего…
Трижды повторённое в пределах двух фраз слово выдавало его растерянность. Обычно Удолин был отменным стилистом, лектором, случалось — и трибуном. Студенты СПбГИУ — Санкт-Петербургского государственного Императорского Университета до войны (Первой мировой, естественно) сбегались на его лекции сотнями, так что инспектор классов неоднократно выходил лично к ректору с заявлением, что просит подобное прекратить, поскольку не ручается за прочность древних перекрытий под аудиторией.
Глава 16
— Однако, — сказал Удолин, когда общее возбуждение стихло и начало приходить в норму возмущение мирового эфира. Вытер большим батистовым платком, изукрашенным каббалистическими знаками (вроде шпаргалки?), пот со лба. — С таким я ещё не встречался… — и сел, не глядя, но попал прямо между подлокотниками кресла, на всю глубину сиденья.
— С каким — таким? — Уваров первый раз оказался в сфере «растянутого настоящего», и мысль его выкарабкивалась к реальности, как оса из сладкого сиропа. Он ещё до конца так и не сориентировался в обстановке.
Анастасия сделала движение бровями, и девушки опустили свои «портсигары», последние секунды посылавшие дезинтегрирующие импульсы в небо над рестораном и портом. Сколько энергии (и откуда извлечённой?) при этом ушло в метрическое пространство и в астрал, почти невольно приоткрытый профессором, трудно сказать. Гигаватты, наверное. Но явно не зря. Так тяжёлая артиллерия расходует вагоны снарядов для огня «на подавление» по площадям.
Услышав злой выкрик Кристины из-под обрыва, Инга и Марина кинулись через ограждение, помогли ей вытащить Ибрагима. Катранджи, присев на край дивана, рассматривал свои исцарапанные руки и прорехи на брюках и пиджаке, цветисто и разнообразно ругался на эффектной смести русского и турецкого языков. И вдруг прервался, сглотнул слюну вместе с последними словами, уставился на спасительниц буквально обожающим, никак не подобающим гордому турку взглядом.
«Наконец моим советам последовал, — злорадно подумал Уваров, — вправду стал на русского купца Катанова похож. Петушок жареный второй раз клюнул. Третий раз прямо по темечку попасть может».
— В
Под «своим временем» он, ясное дело, подразумевал 1914–1920 годы, остальное, невзирая на всего лишь тридцатидвухлетний возраст, уже было «не его». От двадцати до двадцати семи лет он, как джеклондоновский герой, успел отведать столько «медвежьего мяса», что на десять романов хватит.
Катранджи насколько можно отряхнул пиджак от известковой пыли, смахнул со щеки несколько капель вдруг выступившей крови.
— Эх, господин полковник, когда б только о водке речь… Так они же водки не пьют… — прозвучало это не то чтобы с сожалением, куда более философски.
Если с точки зрения японского самурая смотреть, то теперь Ибрагим Рифатович (причём — второй раз) оказался в долгу, который разом не погасить, а пожизненным верным служением выплачивать должно.
Басманов, как старший по должности и званию, представитель принимающей стороны, имеющий опыт боёв и с немцами, и с красными, и с дуггурами разных пород и типов, положенным образом извинившись, прошёл в комнату метрдотеля позвонить по телефону.
Удолин, решив, что за отсутствием Михаила Фёдоровича старший здесь он, заявил:
— «Даже бессмертные боги не смогут несбывшимся бывшее сделать!» Из чего проистекает — обед должен состояться, поскольку одна из угроз миновала, другая может возникнуть когда и где угодно. Снаряд два раза в одно место не падает, что наш уважаемый артиллерист непременно бы подтвердил, — и посмотрел вслед Басманову, — отчего обедать лучше здесь, чем в каком-либо другом месте. Тем более — всё давно приготовлено.
— Два раза в одно место не падает снаряд, выпущенный из одного орудия с неизменными установками прицела, — меланхолически уточнил подполковник Уваров, моментами умевший быть удивительно занудным (это уже мысль Анастасии). — В любом другом случае шансы абсолютно одинаковые. Видели, знаем. И нормальный солдат прячется в воронку не по названной вам «теории вероятностей», а просто потому, что она является естественным укрытием…
Он взял папиросу из открытой коробки, к которой потянулся рукой тремя минутами раньше. Размял, закурил и продолжил. — Поэтому, естественно, куда-то ещё перемещаться смысла нет никакого…