Не бойся, я рядом

– Со стопроцентной вероятностью?

Парамонов уже почуял подвох.

– Ну, наверное, девяносто девять и куча девяток в периоде, – улыбнулся он.

– Почему не сто?

– Черт его знает. Может, я сплю. Может, меня гипнотизируют. Или еще какая-нибудь фигня.

– С моей справкой – то же самое, – улыбнулся Марк Вениаминович. – Для меня ваш вид и ваши симптомы – это слово «корова» через два «о». Могу ли я ошибаться?

– Если вы спите, – рассмеялся Олег. – Или под гипнозом.

– Или еще какая-нибудь фигня, – поддержал веселье доктор.

Ушел Парамонов с той встречи, конечно, неисцеленный. И даже не с коренным образом изменившимся настроением.

Но – и это он прекрасно понимал – было достигнуто очень и очень важное ощущение. В своей сопровождавшей его по всей жизни беде Олег всегда был один. Даже когда еще был жив любящий отец.

Теперь, похоже, все меняется к лучшему.

Лазман понимает, что с ним происходит.

Лазман желает и, видимо, умеет облегчить его состояние.

Вот эти ощущения дорогого стоили.

Ощущения сильной и дружественной поддержки там, где раньше сражался в одиночку.

Тем временем Парамонов уже подходил к подъезду редакции.

На ступенях стояла стайка сотрудников.

Вид у них был какой-то взъерошенный. И напуганный, что ли?

Олег почувствовал, как понеслось, застучало его сердце. А в горле появилось знакомое ощущение горечи.

От стайки редакторских отделилась знакомая фигурка.

Ольга.

Она идет ему навстречу, а он уже ощущает беду.

– Что случилось?

– Старик умер.

Вот уж нежданно!

Наконец сообразил:

– Не может быть! Его не могли успеть прооперировать! – Это явно была какая-то ошибка.

– Он дома умер. Еще вчера ночью. Марья Ильинична не захотела нам портить выходные.

– Понятно, – очумело сказал Парамонов. Хотя ничего понятно не было.

Он прошел, поздоровавшись, мимо редакторских и поднялся в кабинет главреда. Женщины еще в пятницу – так велел Петровский, чтобы закрепить достигнутые договоренности – перенесли сюда его вещи.

Из главредовских оставались только две фотки. Жены (или теперь уже вдовы) Марьи Ильиничны и сына.

Эх, сын! Что б тебе было не надавить на старика неделькой раньше…

И тут же Олег с ужасом поймал себя на мысли, что то же самое сейчас, наверное, думает сын Петровского. Они даже не были знакомы, но Парамонов искренне посочувствовал ему. Теперь эта заноза долго будет грызть сына, какой бы психической закалкой он ни обладал.

Минут через пять в дверь постучали.

К старику большинство редакции заходило без стука.

– Заходите, – громко сказал Олег.

Вошли сразу четверо, можно сказать, костяк издания.

Ольги среди них не было.

– Теперь ты – главный, – сказал ответсек, самый пожилой в издании. – Так что тащи воз.

– Это общее мнение? – тихо спросил Парамонов.

– Да, – чуть не хором сказали вошедшие.

– Тогда – за работу, – сказал Парамонов.

Сегодня по плану должны были представляться статьи в следующий номер.

Но жизнь планы изменила.

Парамонов решил любой ценой устроить старику такие проводы, которые он заслуживал. Это будет непросто – особенно траурные собрания с авиаперелетами приглашенных – да еще в кризис. Но он все сделает.

Прощание, – с перечислением всех его, действительно, огромных заслуг, – станет первым памятником Петровскому.

Вторым – будет журнал, который Парамонов твердо решил сохранить и улучшить.

23

Ехали не так уж долго: шоссе широкое, без заметных ям, можно лететь быстро.

С шоссе свернули на узкую, тоже асфальтированную, дорожку.

– Как в сказку попали, – сказала Татьяна, зачарованно глядя вокруг.

И это было правдой.

Сосны стояли, бронзовея голыми стволами.

Ели были темно-зелеными, укрытыми, как юбкой, донизу широкими ветвями.

А еще трава, вся в мелких лесных цветах, и небольшие, наверняка земляничные, поляны.

Уже трижды переезжали маленькую, едва видную в зарослях, речушку с каким-то смешным названием.

Да и сама черная лента асфальта и ста метров не бежала ровно: то поворот, то спуск, то подъем.

– От шоссе – четыре километра, – Марк не был расположен к восторгам: слишком важным ему представлялось то, что они наконец начали.

Еще через пару километров асфальт кончился.

Правда, ехали по грунтовке совсем недолго – может, метров пятьсот и проехали.

– Это уже территория усадьбы, – объяснил Евгений Михайлович, сопровождающий, мелкий местный чиновник – плотный, невысокий мужчина лет сорока пяти.

– Ничего себе! – поразилась Логинова. – Мы прямо латифундисты теперь.

– Не говори гоп… – Лазман был более сдержан в оценках.

А потом и грунтовка кончилась.

Ее никто не портил и не перекапывал.

Она просто заросла: сначала травой с кустарником, а теперь березки с елочками обосновались, хоть и невысокие пока что.

Марк мрачнел все больше и больше.

Прошли оставшийся путь пешком и вышли по узкой тропочке к «спине» большого трехэтажного здания.

Потом, обойдя его вокруг, разобрались с планом застройки.

Усадьба состояла из трех зданий. Самое значительное – главный корпус, кстати, неплохо сохранившийся: даже стекла в некоторых окнах остались.

Флигель побольше тоже был трехэтажным.

А у покосившихся ворот – зато каменных, с фигурной кладкой – стоял малый флигель. Также не крошечный, хоть и одноэтажный.