Не бойся, малышка

— Положительные эмоции. Я разговаривал с врачом, опять ничего путного не услышал. Единственное, что я понял: отдых ему нужен и положительные эмоции. Отдых обеспечу я, ты — остальное. Поняла?

Он взял ее за подбородок.

— Поняла? — повторил он так, что от страха у Тани пересохло в горле.

Он опустил руку.

— Я хочу, чтоб ты усвоила: для меня Максимка как брат, больше брата. Мы с ним — семья.

— Я знаю, — кивнула Таня. — Максим мне сказал. Он вас из реки вытащил, когда вы тонули.

— Значит, помнит…

Виталий Михайлович постоял, словно размышляя, стоит ли продолжать разговор.

— Запомни: ты для меня — ничто, — наконец сказал он. — Про косоглазого — забудь, Максимке о нем — ни гугу. Если еще с кем свяжешься…

Он стиснул ее пальцы так, что Таня вскрикнула.

— Ты — только функция, — продолжал говорить он, наклонясь к самому ее уху, как будто бы их могли подслушать. — Все, что Максим скажет, для тебя закон. Захочет тебя трахнуть — ложись, не кривляйся. Если все будет в порядке — не пожалеешь.

Таня вырвала руку и сделала шаг в сторону, будто готовясь к побегу.

— Вы так со мной обращаетесь потому, что заступиться за меня некому. Потому что сирота, — сказала она и тут же пожалела, заметив, как в усмешке искривился его рот.

— Ах, ты, оказывается, сирота… Значит, в случае чего искать тебя никто не будет.

— Нет! — выкрикнула Таня. — У меня мать есть… и отчим…

На ее глазах появились слезы.

— Да ладно тебе, — снисходительно сказал он, — шуток не понимаешь. Не такой уж я и Бармалей. Просто жаль мне Максимку.

— Мне тоже его жалко.

Таня опустила голову, и слезы потекли из ее глаз.

— Чур, болото не разводить!

Он шагнул к ней, она отпрянула.

— Мы же договорились, — сказал он и протянул ей платок. — Положительные эмоции, а ты сопливишься.

Таня машинально взяла платок, прижала к носу, вдохнула запах дорого парфюма с еле уловимой горчинкой.

— Спасибо, — сказала она и, осторожно промокнув слезы, шмыгнула носом, не решаясь высморкаться. Не поднимая головы, она вытянула руку с так и не развернутым платком. — Нате.

— Детский сад.

Виталий Михайлович покачал головой, взял Таню за руку и потащил за собой.

— И что в тебе Максим нашел? Лилька нормальная баба была, а ты… Ладно, у каждого в башке свои тараканы.

Когда они вышли из лифта, Виталий Михайлович направился в ординаторскую, а Таня осталась в фойе. За столом, спиной к ней, сидел толстяк. Он оглянулся, и широкая улыбка озарила его круглое лицо.

— Эй, привет, — сказал он и махнул рукой. — Присаживайся.

Таня, несколько замешкавшись, подошла, села напротив него и улыбнулась, как старому знакомому.

— К Максиму Юрьевичу? — спросил толстяк.

— Ага.

— Он пока не освободился. Подожди. В шахматы играешь?

— Нет, только в шашки.

— Ну и ладно.

Толстяк стал расставлять фигуры.

— Кирилл Петрович, почему не в палате? — бросила на ходу молоденькая медсестра.

— Солнышко, не сердись, я уж лучше тут… с девушкой.

Медсестра кивнула и скрылась за крашеной белой дверью.

— Ночью сосед скончался. Сороковник с хвостиком. Молодой…

Таня недоуменно посмотрела на него.

— Ну для тебя-то он старик, а по мне только жить начал. Мне вот за шестьдесят перевалило, а как будто только родился. Каждый день заново рождаюсь…

Таня вспомнила, что, когда Виталий Михайлович сообщил ей о смерти в отделении, она подумала как раз об этом толстяке. Сейчас же, глядя на него, она была рада, что смерть обошла его стороной.

— Вот вы молодые не понимаете, — продолжал он, попеременно двигая то белыми, то черными фигурами, — живете, будто репетируете. А потом раз — и, как моя дочь говорит, «зе енд и даже титры не покажут».

— Дочка к вам приходит?

Кирилл Петрович покачал головой:

— Какое там… я даже не знаю, где она.

Он передвинул белого слона.

— Вы в ссоре? — спросила Таня и сделала робкую попытку двинуть черную пешку, но Кирилл Петрович машинально отстранил ее пальцы и сделал ход черным конем.

— Да нет, — покачал он головой. — Просто она — вся в меня: где-то сейчас колесит по Европе. Я ведь тоже был путешественником, фотографией профессионально занимался: и в Сибири, и на Алтае, и в Средней Азии снимал. Вот выпишусь — хочу на Байкал поехать.

Кирилл Петрович одной рукой двинул белую ладью, другой — подхватил черную пешку.

— А не боитесь? — спросила Таня.

Кирилл Петрович усмехнулся.

— Я уже ничего не боюсь, — сказал он и выдвинул белого ферзя.

— Как это?

— Когда первый раз сердце прихватило, было мне… ну, наверное, как твоему Максиму сейчас, — вздохнул он. — У нас в палате один старик лежал, умный до жути, все время книжки читал. Как выписывался, одну мне оставил. Я открыл, а там по латыни: «Memento mori», что означает — помни о смерти, и чуть ниже уже по-русски — «Не бойся жить».

Кирилл Петрович наклонился над шахматной доской, сделал рокировку черными и снова откинулся на спинку стула.

— Вот с тех пор я и не боюсь. Живу на полную катушку. «Девять девок бросил я, десять бросили меня», — фальшиво пропел он. — И ты не бойся, — добавил он, улыбаясь.

Таня обиженно поджала губы.

— А почему вы считаете, что я боюсь?

— Выглядишь, как испуганный щенок.

— Побитая собака…