Не бойся ничего

Встань, отключи телефоны и выброси прочь;
каждую точку экрана закрой, обесточь:
всем дочерям иудейским сказали, что ночь —
значит, никто не придёт и не сможет помочь.
Всем сыновьям иудейским сказали: пора,
только никто не услышит шаги у шатра.
Кто-то проснётся, а кто-то проспит до утра —
но ни один не придёт к пепелищу костра.
Я же не флейта! На мне невозможно играть!
Все мои клапаны ржавы, попробуй понять, —
ржавы, как смытая морем – не в силах догнать —
вся фараонская конница,
вся его рать.
Даже закат этот —
бурый, как с пятнами ржи;
мост на канатах ржавеет, за ним гаражи,
шпили, железные рельсы,
домов этажи…
Что ты задумал?
Оставь это!
Брось!
Отложи!
Что ты задумал – зачем ты суров и упрям?
Что сыновьям иудейским
и их дочерям?
Росчерк еловый отчётлив в окне, и ветвям
как распрямиться от ветра за стёклами рам?
Встань, отключи телефоны и выброси прочь;
каждую точку экрана закрой, обесточь:
ты же не флейта, ты знаешь, что ночь – это ночь,
значит, никто не придёт и не сможет помочь.

Дождливый экзерсис

Ты заметила? – воздух сегодня больной.
Моросит над осинами дождик дрянной,
в придорожной грязи суетится
бестолковая чёрная птица.
А над лесом, едва ли понятное нам,
шепчет небо надменно округлым холмам
настороженно важное что-то,
но вникать всё равно неохота.
Там, в недельной небритой щетине травы,
даже сбившись с пути не сложить головы,
даже если совсем постараться —
не забыться и не затеряться.
Чьё-то имя земное играет со мной,
подавая сигналы зелёной волной,
призывая, как длинная нота —
но вникать всё равно неохота.
И суровы осины, и дождь моросит,
и тяжёлое небо надменно висит,
и не может никак приютиться
бестолковая чёрная птица.

«Мой чижик, мой белый пушистый птенец —…»

Мой чижик, мой белый пушистый птенец —
мой ангел залётный: недолгий, невечный.
Не ты ли – коварный и ловкий хитрец —
оставил мне в сердце рубец безупречный?
А я наслаждался твоею росой —
нет, – сладостным мёдом твоим наслаждался,
как вдруг обернулся ты яркой осой
и звонко звенел, и вонзался, вонзался!
Возьми моё сердце, и кровь мою слей,
мой ангел, мой чижик, мой птенчик пушистый.
Твой смех посреди кукурузных полей
влетал в моё ухо неистов, неистов.
И шёпот, и стон, и дыханье твоё,
мой ангел залётный, мой птенчик, мой чижик,
росою и мёдом меня до краёв
заполнили, как ядовитою жижей.
Я умер, мой чижик, я – пепел внутри.
Мой ангел, ты выжег меня без остатка.
Раскрой свои крылья – взлети, посмотри,
как больно мне, чижик, как сладко, как сладко.

«Мне снился лес: как римскими мечами…»