Не бойся тёмного сна

покрутил его скрипящие колесики с черными резиновыми

шинами. Память, со своей способностью затушевывать

детали, мягка и щадяща, а в этой точной достоверности

было нечто жутковатое. Давным-давно умерли и Сережа, и

Наташа, давным-давно нет и Андрейки. Странно было

представить внука старым: каким он был, каким стал?

Конечно же, он оставил после себя детей и внуков… И

внуки оставили своих внуков. А все вместе это называлось

«вчера».

Нефедов вошел в кабинет. Вот отсюда-то, с этой тахты

его и увезли. После того, как на вечеринке иссякли

поздравления, он, почувствовав боль в груди, скрылся от

своей молодежи сюда, где и случился приступ.

Чуть передохнув от воспоминаний, Василий Семенович

подсел к столу и взялся перебирать страницы своего

последнего романа, лежащего раскрытым. Любопытно как

поступили потом с этой рукописью? Наверное, увязали в

папку и сдали в архив, где она лежала до тех пор, пока

бумага не рассыпалась в пыль… Но как все это буковка по

буковке могло восстановиться сегодня здесь, на этом

столе?! Нет, работа сегодня определенно не шла.

45

Василий Семенович снял с полки фотоальбом, влажной

тряпочкой протер его толстые бархатные обложки и

корешок. За долгую жизнь с Сашенькой у них накопилось с

десяток альбомов, но этот, заведенный сразу после

женитьбы, считался избранным, в него вклеивали самое

важное: свадьба, первые снимки новорожденных детей, их

свадеб (к сожалению, у Наташи, оставшейся с ребенком у

родителей, личная жизнь не удалась), рождение внуков.

Одной из последних была фотография золотой свадьбы,

над которой, казалось, сама душа Василия Семеновича,

уже глубоко растроганная предыдущими снимками, тихо,

как бы украдкой, заплакала. Вот Сашеньку-то, умершую

спустя четыре года после этой свадьбы, было жаль больше

всех. Незадолго до ухода она была сухонькой, ласковой,

доброй, волосы ее были седые, просвечивающие и лишь

глаза оставались глазами той же девчонки, с которой он,

салага-токарь, познакомился на заводе. «Сашенькой» он

звал ее еще молоденькой, а потом, уже где-то на подходе к

этой золотой, не очень веселой свадьбе, открыл, что имя

«Сашенька» подходит к ней, старенькой, еще больше.

Жаль, что в это время он уже не говорил ей о любви. Это

казалось неловким, как бы уже не по годам. А после

кончины Сашеньки любовь к ней, как бы, даже

увеличилась, приросла тяжестью горькой печали. Лишь

после ее ухода жизнь с ней была осмыслена, как счастье.

Именно тогда-то, под старость лет, он и сделал вывод о

нравственной обусловленности восстановления, о

вечности человека, согласившись в этом со всеми

философами и фантастами, видевшими перспективу

человечества именно такой. Но теперь-то ему было

совершенно очевидно, что когда-нибудь он снова увидит

свою жену. И она будет уже не такой старенькой, а…

Нефедов начал быстро откидывать назад картонные

страницы. Остановился на снимке красивой

двадцатипятилетней жены. Светящаяся счастьем, она

46

показывала фотографу, то есть ему же, новорожденную

Наташку. И что же, Сашенька снова будет такой?! Потом,

первым встретив ее воскрешенной, он расскажет о том, как

долго ее ждал, и вообще скажет все, чего не сказал

прежде… Как прекрасно, что теперь у него будет эта

возможность!

Долго не мог Нефедов преодолеть эту страницу, и

вышло, что он посвятил воспоминаниям весь остаток дня,

смахнув потом и пыль с других альбомов. Страдая о

Сашеньке, Василий Семенович все-таки с недовольством

чувствовал, как быстро и гладко он принял пустоту

родного вокруг себя. Да узнай он в той жизни о смерти

сына или внука, то, наверное, не пережил бы этого. А

утрату сразу всех родных воспринимает совсем легко. Хотя

утрата ли это? Ведь все они, пережив его, умерли,

наверное, в свои отмеренные сроки. И как же их жалеть,

какие испытывать чувства? Таких чувств еще просто не

существовало. Как относиться теперь к родным, друзьям,

ко всему человеческому океану, в котором он существовал,

но которого уже нет? Как относиться к потерянному, зная,

что оно еще вернется?

7. К ВОПРОСУ О ДУХОВНОСТИ

Когда начало темнеть, Нефедов вышел в комнату с

люстрой и сел в глубокое кресло перед телевизором.

Несколько минут он задумчиво смотрел на стеклянный

прямоугольник экрана. Конечно, если включить этот

ламповый громадный, как комод, «Рубин», то его,

несколько осевший кинескоп, засветится, да только что

покажет? У этой цивилизации уже другая техника. Что ж,

пусть экран посветится хотя бы символически… Нефедову

стало даже жалко себя за эту картину, вмиг нарисованную

его писательским воображением: мерцает его несчастный

телевизор, а он одинокий, единственный, попавший в

47

сверхцивилизацию, человек сидит и печально смотрит на

него… Василий Семенович поднялся с кресла, щелкнул

выключателем и опустился на место. Экран медленно

нагревался, сначала послышался длинный звуковой тон,

потом (Нефедов даже оторопел) на экране прорисовалась

знакомая сетка настройки. Ну, понятно: отбой здесь будет

именно таким. Дальше этой картинки, застывшей как в

детском телевизоре, дело не пойдет. С иронической

усмешкой он переключился на другой канал и вздрогнул.

На экране оказалась знакомая миловидная женщина-