Не бойся тёмного сна

поблескивали капельки воды. Яблоки источали

приятнейший аромат, вроде смеси яблока и земляники,

видимо, новый сорт какого-то более позднего века.

– И вы хотите сказать, что это натуральные продукты? –

сказал Нефедов.

– Разумеется, – ответил восстановитель, с аппетитом

высасывая из помидора сок, чтобы он потом не брызнул, –

все это выращено на земле, на черноземе, если хотите. С

20

бульоном сложнее. Он выработан из растительной пищи,

но точно так же, как это произошло бы и в живой курице.

Нефедов начал с молоденького огурчика в мелких

пупырышках. Ох, уж и огурчик: закроешь глаза и невольно

увидишь себя пацаном, поливающим из водопроводного

шланга на огороде, и решившим тут же подзакусить

ополоснутым овощем с парника.

Как ни странно, но именно голод, как наиболее

жизненное желание, а после и сама еда, позволили

Нефедову реальней приблизиться к этой невероятной

действительности.

– Вы так пристрастно выведывали мое имя, –

добродушно сказал он, – а сами не назвались.

– Меня зовут Юрием.

– А по батюшке?

– Юрий Евдокимович. Но можно и не величать. А моих

ассистентов… Тот, что с бородкой – Виктор, а второй –

Толик. Собственно, Толик – это мой сын, хотя на меня он,

конечно, совсем не похож. Что поделаешь: между нами

большая временная разница, он относится совсем к

другому поколению…

– Послушайте, – пользуясь приоритетом старшего,

сказал Нефедов, уже переходя к дымящемуся бульону,

приправленному зеленым лучком и укропчиком, – а, может

быть, нам лучше на «ты»? А то уж как-то слишком

официально.

– Принимается, – радостно и даже с каким-то

внутренним распрямлением, согласился Юрий

Евдокимович.

– Надеюсь, вас это не обидит, – все же деликатно

уточнил Нефедов, – вы ведь совсем молодой. Сколько вам,

если не секрет?

– Да понимаете… понимаешь, – смешался Юрий

Евдокимович, – мои годы вряд ли покажутся тебе

21

молодостью. Хотя, того понятия молодости, какое было у

вас, сейчас нет. .

– Да ладно, чего уж там… Так, сколько же тебе?

– В апреле этого года исполнилось четыреста

четырнадцать…

Нефедов застыл с ложкой неподвижного,

отсвечивающего бульона, поднятой над тарелкой. Он

заставил себя сглотнуть этот бульон и немного помедлил.

– Ну, уж это ты загнул, – заключил он, наконец. – По

виду-то вам всего лет тридцать.

– Если «по виду», то тридцать три. Мы что уже снова на

«вы»?

– Не могу же я «тыкать», если вам столько лет. . Н-да-а,

ну и дела… Интересно, а день рождения вы отмечаете?

– Иногда… Обычно десятилетия. День рождения с

годами становится слишком привычным. Печально, но

ценность того факта, что ты, в общем-то, родился на этот

свет, со временем как бы нивелируется…

– Я вот не понял, – сказал Нефедов, – как понимать твои

слова, что твой сын, относится к другому поколению?

– Ну, а как иначе, если ему еще нет и тридцати? Он

моложе меня на двести десять лет. Это мой младшенький и

к нему я привязан больше, чем к другим детям.

– А много их у тебя всего?

– Ты знаешь, – снова замялся старший восстановитель,

– по нашим меркам не много, но тебя это, боюсь,

шокирует. Всего у меня тридцать детей…

Нефедов понял, что если он будет так часто открывать

рот от удивления, то никогда не наестся.

– А сколько же у тебя тогда было жен? – спросил он.

– Жен? Отношения между мужчинами и женщинами

определяются сейчас иначе. Мужчина и женщина живут

под одной крышей до тех пор, пока вместе им лучше, чем

порознь. Могу сказать, что тридцать моих детей от

четырнадцати женщин…

22

– Ну и ну, – только и протянул Нефедов, – хотя, если так

долго жить, то, что уж тут дивиться…

– Ну, а вам, сколько лет, как вы думаете? – спросил

старший восстановитель.

– А чего мне думать? Я скажу без всяких уверток –

семьдесят пять.

– А не меньше? – улыбаясь, спросил Юрий

Евдокимович. – Вон там зеркало, взгляни.

Нефедов положил ложку и с недоумением отправился

взглянуть на себя. Теперь он уже не был уверен ни в чем,

тем более, что, и впрямь, что-то не ощущал груза своих

семидесяти пяти.

То, что называлось зеркалом, издали казалось пустой

нишей в стене, но когда Василий Семенович приблизился,

то навстречу ему вышел человек в коричневой больничной

пижаме. Нефедов сделал было даже движение

поздороваться с ним: никакой разделяющей плоскости

между отражением не было, да и отражение выходило не

зеркальным, а правильным. Таким Нефедов помнил себя

лишь на фотографиях молодости: на лице ни морщинки, в

темных, а вовсе не в седых волосах, никакой залысины.

Вероятно целую минуту он остолбенело стоял перед

красавцем – собой.

– Сколько же мне теперь… здесь? – спросил он, наконец,

кивнув на отражение, которое еще не совсем связывал с

собой. – Не помню, когда я был таким.

– Тебе тридцать лет. Ты на три года младше меня, –

рассмеявшись, сообщил старший восстановитель.

23

– Вы еще и подмолодили меня… – сказал Нефедов, – но,

ведь, простите, я помню, как меня на пенсию провожали.

Тогда мне подарили прекрасный набор ручек с золотыми

перьями…

24

– Правда, одна из них оказалась непригодной, – заметил

Юрий Евдокимович и, развеивая удивление Нефедова,

добавил. – Василий Семенович, я же главный специалист

по такому предмету изучения, как «Нефедов Василий

Семенович». В том, что вы помните свою жизнь до пенсии