(Не) брать!

Я подняла глаза, пытаясь увидеть говорившего. Высокий, очень высокий, худой, парень, тонкий нос, явно переломанный не один раз, бледно-голубые, кажется, практически лишенные цвета глаза. От таких типов хочется бежать, — сделала я заключение за долю секунды. Передернула плечами, пытаясь сделать шаг назад, но он не отпускал, рассматривая мое лицо изучающим взглядом.

— Отпусти меня! — пытаясь оттолкнуть, громко сказала я, но это не возымело действия. Он лишь перевел глаза на мужичонку и прокуренным голосом сказал:

— А хороша, Ермолыч.

— А то! Как думаешь, сойдет?

— Ну часть, думаю, простит, не все, конечно, мелковата, да и возраст. Но так, на пару раз.

О чем они?

— Да пусти же меня! — начала изо всех сил выбиваться я.

— А баба-то с норовом, — заржал щуплый.

— Пускай Рябой приструнивает, нам-то что.

Худой потащил меня в сторону ангаров. Я не переставала что-то орать, звать на помощь, надрывая голосовые связки, пока мужичонка резко не остановился, схватил меня за локоть и без тени своей мерзкой улыбки произнес:

— Слушай сюда!

Но я не слышала, я орала от ужаса, страха, паники, вырывалась изо всех сил. Тут же почувствовала, как щеку опалила резкая боль. Замерла, чуть всхлипывая, схватилась свободной рукой за пострадавшее лицо, не веря в происходящее. В этом мелком, щуплом мужичонке оказалось много силы, так мне показалось, потому что пощечина была весьма увесистой.

— Успокоилась? — я молчала, а он продолжил. — Слушай внимательно! Первое — тут тебя не услышат — хоть заорись. Второе — попробуешь еще пикнуть — сломаю нос, — сделал паузу и добавил, — для начала. Третье и последнее, убивать тебя никто не будет, если вести себя будешь хорошо. Все поняла?

Я стояла, не в силах пошевелиться. Было до одурения страшно, до дрожи, до рвотного рефлекса.

— Я не слышу ответа.

— Д-да.

И они продолжили меня тащить к ангарам. Мозг на фоне стресса начал лихорадочно работать, выискивая выход из ситуации. Надо не паниковать, собраться. Орлов, ненавижу, из-за тебя все! — переключила свой эмоциональный поток на него. — Надо было всего лишь меня отпустить и я научилась бы жить без тебя, я бы вернулась к нормальной жизни. Я сюда никогда бы….

— Чего встала? Шевелись, — грубо сказал худой и, больно сжав локоть, втащил в помещение.

Хотя это и помещением-то сложно назвать, скорее, огромное пространство — наверное бывший промышленный цех, но сейчас здесь остались только старые, ржавые металлоконструкции непонятного для меня назначения, пару таких же старых ламп свисали с потолка, вокруг валялась арматура, коробки и куча другого хлама. Блин, да это как в фильмах с очень плохим концом для героя, с очень-очень плохим концом, — подумала и начала сопротивляться с новой силой. Удалось вырвать руку из цепких лап тощего, но я успела сделать лишь пару шагов, когда мужичок или Ермолыч, как звал его худой, сдержал обещание… почти… удар пришелся куда-то в район подбородка, но от этого не менее болезненный. Я упала на пол или на то, что раньше таковым являлось. Больно, очень больно. Почувствовала мерзкий металлический вкус крови на губах, от чего меня не слабо замутило.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Слышь, Ермолыч! Ты полегче. Товар не порть. Нам еще его Рябому сбагрить надо.

Товар? Он сказал товар? — меня заколотило.

— П-п-пожалуйста, — вытянула вперед руку, не пытаясь подняться, — у меня…у меня ребенок маленький, — подумала о Катюне и меня накрыла истерика, слезы хлынули из глаз.

Мужичок присел на корточки, протянул руку к моему лицу, провел по щеке, от чего стало мерзко и больно, щеку все еще саднило от пощечины, я дернулась от его прикосновения. Он зло прищурил глаза и, очень близко наклонившись к моем лицу, настолько близко, что я почувствовала непереносимый смрад из его рта, полушепотом сказал:

— Жаль. Я бы тебя оставил себе.

Провел по рукаву куртки от плеча к запястью, схватил резко и дернул на себя, поднимая. Крепко держа за руку, совершенно точно оставляя синяки, потащил вглубь этого ада. Ноги дрожали, но я шла. Он сказал, что оставят в живых, значит, надо постараться выбраться отсюда живой и, желательно, невредимой, — пыталась я рассуждать, абстрагируясь от окружавшей меня разрухи и вони.

Дойдя до конца этого жуткого помещения, худой толкнул дверь и мы новь очутились на улице, но только для того, чтобы через две минуты снова попасть в не менее мрачное здание.

Навстречу нашей троице вышел коротко стриженный парень в грязно-желтой куртке и замусоленных джинсах. Я всматривалась в его лицо, пытаясь оценить, сможет ли он мне помочь, но не увидела ни одной эмоции, вообще ни одной.

— Рябой здесь? — спросил худой.

— Наверху, — кивнул головой в сторону лестницы. — А это что за малышка?

— Подарок для Рябого, — ответил Ермолыч.

— Вместо долга что ль? Маловато, — усмехнулся желтая куртка, — но попробуйте.

На этих словах надежда, незаметно попросить помощи у этого парня окончательно рухнула.