Не будь дурой, детка! (СИ)

— Добрая ты!

— Та, мы такие!

В подъезде элитного лилькиного дома сидела консьержка.

— Вы к кому? — очень сурово, но стоически вежливо прогрохотала она, шамкая тяжелой немецкой челюстью.

Завирко обожала всякие такие вещи, поэтому подобострастно подкатила к небу глаза и с придыханием произнесла:

— Мы к мадемуазель Резенской — с. Нам назначено — с…

Но больше поехидничать была не судьба, потому что к нам уже из монументального лифта выбегала Лилька.

— Эмма Петровна, это ко мне — гости. Мы вместе с девочками работаем.

— Ага, ага, — счастливо закивал, расплываясь в улыбке, аллигатор местного болота, — проходьте, проходьте, будьте добречки!

— Суровая она у вас! Даже меня пробрало, особенно ласковый оскал, — Завирко была под впечатлением. — Резенская, сколько такие апартаменты нонеча стоят?

Лилька фыркнула.

— Много, Оль! — остановила подругу Горянова. — Можно подумать, что ты дорогих квартир в жизни не видела. Хватит придуриваться, — и добавила: — давай уже, Резенская, не тяни, веди в хату!

И они зашли в шикарный лифт. Ехали недолго, но молча, пока лифт не остановился на двадцать втором этаже.

— Здесь только две квартиры? — никак не унималась Олька, окидывая взором открывшиеся просторы. — Резенская, ты помнишь, что я с тобой дружу?

Лилька снова рассмеялась:

— Помню!

— И что самое главное, — Завирко понизила голос, — совершенно бескорыстно…

— Конечно!

Девчонки еще не успели отойти от лифта к двери лилькиной квартиры, как дверь напротив распахнулась.

Резенская повернулась, искренне обрадовалась:

— Добрый день, дядя Лева.

Вышедший из дверей подтянутый мужчина тепло улыбнулся в ответ и кивнул, размашисто шагая, бесцеремонно быстро сокращая расстояние. Горяновой очень понравилось, как он шел. Как — то уверенно, просто и красиво.

— Здравствуй, Лиля! Здравствуйте, девочки, — он был уже совсем близко.

У мужчины была очень спокойная, приятная улыбка и обычное, но какое — то располагающее к себе лицо. И совершенно неповторимый голос. Низкий и теплый. Да и сам он, немного коренастый, крепкий, ладно сбитый, задерживал на себе взгляд. Таких мужчин Горянова называла цельными… На таком мужчине обычно хорошо смотрятся мундиры, а не пиджаки. Но в ее окружении таких людей не было…

— А разве можно вот так бесцеремонно рассматривать незнакомых людей? — возмущения явно в голосе мужчины не было.

Горянова смутилась и рассмеялась:

— Простите!

— Это твои подруги, Лиля?

— Да, дядя Лева! Мы вместе работаем. Это Оля Завирко — менеджер проектов, а это …

Она не успела сказать, потому что мужчина ее перебил:

— Горянова Даринела Александровна, если не ошибаюсь…

Даринка удивленно замерла:

— Мы … знакомы?

— Я с вами — да! А вот вы со мной — не уверен…

Он смотрел ей прямо в лицо, словно вчитываясь в каждую эмоцию, что мелькала на Даринкином лице.

— Егоров, — наконец сказал он. — Меня зовут Лев Борисович Егоров.

Горянова не припоминала этого имени, она судорожно искала в уголках памяти места, где могла пересекаться, как вдруг…

— Герман… Он ваш сын? Вы отец мажорчика? Ой, простите…

Егоров раскатисто рассмеялся.

— Да! Так меня еще никто не называл… Да, я отец того самого Германа… Мажорчика?

Глава 13

На самом деле женщины, которые начинают новую жизнь, — зрелище еще то. Они из всех сил хорохорятся, стараются показать, что прекрасно проживут без подлеца — предателя лучших женских иллюзий, но с трудом скрывают застоявшуюся во всем теле истерику и боль. Лиля очень старалась. Радушная хозяйка, она накрыла невероятной красоты стол, который в огромной музееподобной квартире смотрелся слишком пафосно.

— Может как-нибудь на кухонке поедим? — тоскливо протянула Завирко, у которой от резенских просторов развивалась кенофобия.

— Не нравится, Оль? — искренне расстроилась Резенская.

— Нравится, — насупилась Завирко, — но только, Лиль, не в обиду будь сказано, у меня в твоей квартире почему — то появляется стойкое желание лезть на баррикады, чтобы потом идти раскулачивать буржуинов.

— Зависть, Оля, признак неполноценности, — засмеялась Горянова, которая в это время с удовольствием рассматривала деревянную мозаику на поверхности антикварного буфета, — и тебе, как молодой будущей матери, не свойственное, ведь ты должна быть чужда классовой вражде, сосредоточившись на жизнеутверждающих началах.

Но Завирко по- старушечьи поджимала губы:

— И так можно жить? Так можно жить? Лиль, я вот боюсь спросить, эту громадину кто в доме убирает? Приходящая прислуга? Или ты с мамкой стараешься?

Резенская растерянно переводила взгляд со смеющейся Горяновой на не скрывающую злобную мину Завирко.

— Хозяйка, приглашай к столу, — прервала странную беседу Даринка, обнимая Лилю за талию, — и не обращай внимание на праведный гнев рабоче — крестьянского населения: оно всегда такое, когда хочет кушать.

— Может, и правда на кухню все перенести? — несмело выговорила Резенская.