Не будь дурой, детка! (СИ)

Конечно! Ему ничего не мешало. И даже то, что на его ногах пудовым грузом, отдыхая, вполне себе уютно расположился Елисей, который воспринимал дядю лишь как прибор для скалолазания. Парень, вообще ничего не замечая вокруг, пытался с упёртостью горного барана залезть дяде на шею, цеплялся маленькими ручонками, подпрыгивал. Оттягивал домашние штаны, пытался подтянуться на ромкиной футболке. А когда, минут через сорок понял тщетность своих попыток, решил сменить тактику и забрался на спинку дивана, чтобы потом, балансируя, залезть дяде на шею. Тот факт, что спинка дивана находилась метрах в двух от Романа, нисколько мальца не смущал. Он не ограничивал себя в попытках. И так в течение последних двух часов.

Савелов, сначала старавшийся его угомонить, потом скинуть, потом игнорировать — явно в борьбе характеров проигрывал.

— Он мне шею свернет, — изумлялся племяннику Савелов, наблюдая, как Елисей, отдохнув немного, уже метнулся вглубь и теперь, помогая себе лбом, ногами и страшным утробным рычанием, тащит через всю комнату огромное неподъемное кресло, с которого, как с трамплина, собирался перепрыгнуть на Ромкину головушку.

— Азарт — это у вас семейное, шеф…

Часам к двум они с Ромкой добили все цифры. К тому времени Елисейка, к большому счастью всех взрослых, выдохся, и они с Миркой (так тетя Катя ласково звала старшего), пошли обедать и спать. Ромкина мама и Горянову звала, но шеф был тверд: нужно закончить — и точка. Что ж, вот теперь Савелов довольно улыбался, собирая листки по папкам.

— Банкротство нам не грозит? — устало разминая шею, поинтересовалась Даринка.

Савелов вздохнул:

— Нам нет! А вот Альбертик скоро прибежит сдаваться… Ору будет!

И подошел к Даринке, ласково погладил ее по голове:

— Спасибо, моя девочка! — и, приобняв, притянул к себе, нежно чмокнув в нос.

Даринка вся засияла. Так приятно, когда тебя ценят, когда на тебя смотрят так пронзительно сладко, когда тебя чмокают, пусть даже в нос… И она не стала отстраняться. Зачем? Вдруг это странное блаженство продлится.

А Ромка взял и снова ее поцеловал. И снова в нос. Даринка рассмеялась. А Ромка стоял, молчал и смотрел на ее улыбку, словно ничего прекраснее в жизни не видел. Или Даринке, романтичной идиотке, так показалось. Да какая разница! А Ромка снова не удержался и поцеловал ее, вот только на этот раз промазал чуть — чуть…

Сестра Мария появилась с мужем часам к трем — шумно, громко, сопровождаемая восхищенными криками заспанных сыновей и приветственными поцелуями матери и брата, вышедшими на улицу ее встречать. Она тормошила Романа, что — то веселое и радостное ему щебеча сразу перед калиткой у машины, а тот, оборачиваясь и ловя в окне заинтересованную горяновскую мордочку, кивал сестре и Даринке одновременно, подхватывал тяжелые пакеты и вылавливал расшалившихся пацанов, выскочивших полураздетыми. Показался нагруженный чем-то объемным муж Марии — одетый совсем по-летнему крепкий блондинистый парень, настолько исконной славянской внешности, что как-то сам сразу отпал вопрос, который Горянова себе задавала: как в этой итальянской семейке взялись у мальчишек древнерусские имена. И татуха в виде Перунова громовика на его плече лишь подтверждала первое впечатление: парень когда — то очень серьезно увлекался славянской мифологией. Муж Марии звался Данилой и вблизи смотрелся блондинистой конопатой милашкой, хотя, судя по его голосу и манере передвигаться, занимался в жизни чем — то суровым и очень опасным. Горянову довольно скоро со всеми познакомили. Более того, как — то сразу и без всякого предисловия — приняли. И было это очень естественно и просто. И девушка даже не сразу поняла в этом непереставаемом гомоне и кутерьме, как оказалась на улице вместе со всеми, готовя открытую веранду с печью для позднего ужина с вином, зеленью и шашлыками.