Не будь дурой, детка! (СИ)

До машины они все — таки добрались, с трудом. Внизу живота давно все ныло, горело, пульсировало. И хотелось, чтобы Ромка уже был там. Внутри нее. Савелов усадил Горянову в машину сам, потому что она словно потерялась. Не реагируя ни на что, просто заторможенно следила, как он пристегивает ее к сиденью, как захлопывает дверь. Как быстро обегает машину, как судорожно садится, пристёгиваясь, криво усмехаясь чему — то, словно не веря, потом тянется и снова сильно целует ее, неосторожно кусая губу. Потом машина рвет с места, набирая по уже опустевшим улицам бешеную скорость. Как он правит одной рукой, не отрывая глаз от дороги, но другой судорожно стискивает ее ладонь. Как вытаскивает ее из машины спустя какое — то время, словно тряпичную куклу, и снова целует, вдавливая в себя, и эта темнота в глазах становится еще сильнее, потому что дверь какого — то подъезда хлопает, открываясь. Лифт дрожит и кружится, потому что там они не размыкают губ, и пальто и даже пуговицы на блузке уже расстегнуты, и горячая рука нетерпеливо рвет застежку впереди на выемке, и ладонь опускается на теплую грудь, сминая ее.

Ни квартиры, ни коридора, ни своей одежды на полу — ничего Горянова не заметила, лишь только мягкую долгожданную кровать и Ромку, раздевавшего быстро. Он вошел в нее сразу, целиком, разумно решив, что часовой уличной прелюдии более чем достаточно. Или просто устав ждать. Кто знает? Но Горянова была благодарна за это. Потому что тело и так сводило от каждого его прикосновения. Он разложил ее на постели, как гимнастку, пополам, немилосердно задрав ее красивые ноги вверх, чтобы иметь возможность прижиматься сильно и без остатка и не отрываться от ее губ. И он совсем не был нежен, но Горянова счастливо подчинялась, потому что не было в том, что он делал сейчас с ней ничего обдуманного, а просто чувствовалось, что Ромка хочет быть в ней как можно глубже. Как можно сильнее. И когда сладкая судорога, разливаясь по телу и покалывая в кончиках ног, накрыла Горянову, она замерла и тихо вскрикнула, принимая еще несколько последних Ромкиных сильных движений внутри нее. И почти потеряла сознание, потому что в ушах шумело и перед глазами плыли ртутные капли.

Ромкины руки приподняли ее, и в горло потекла холодная влага. Горянова открыла глаза: голый Роман Владимирович бережно поил ее водой.

— Как ты?

Даринка мысленно застонала: ну что за человек, что за вопрос дурацкий! Вот что на это отвечать? Спасибо, Роман Владимирович, оргазм был улетный. Может, как — нибудь еще повторим? Блиин! Зачем слова, когда и так все понятно…

— Благодарю! Вы всех удовлетворили… — выдохнула с трудом.

Савелов счастливо рассмеялся и, поставив бокал с водой на прикроватный столик, подхватил Горянову на руки.

— Решили меня, как новобрачную, перенести через порог? — ехидно осведомилась она, чтобы скрыть невероятное смущение. — Так уже поздно… Плод сорван, так сказать. Чего уж на руках таскать? Чай не безногая.

— Я тоже тебя люблю, Дарин, — все также солнечно улыбаясь и крепко держа ее на руках, прошептал Савелов, чмокая Горянову в нос. — Мыться пошли…

Глава 30

Мылись долго. Потому что еще раз испачкались. Потом пошли на кухню пить чай. И снова запачкались по самое не балуй. Чуть чайник с кипятком не свалили.

— Ром, в твоем возрасте так много — уже вредно, — почти искренне и почти без ехидства и почти честно беспокоилась ути-какая заботливая Горянова. — И странно. Не мальчик уже…

— Точно! — согласился Савелов. — Старость не за горами, так что надо все успеть!

И они так успели, что Горянова снова ловила в уплывающем сознании ртутных мошек. На голом Ромке дремать было здорово. А спать не получалось. Потому что, как только Горянова прикладывалась к нему, ну даже щекой или мизинчиком там, ей сразу хотелось его погладить, потискать, лизнуть, укусить. И даже когда вообще не было сил, её ладонь все равно тянулась к бархатной Ромкиной коже над стальными кубиками пресса.

— Не протягивай руки без далеко идущих намерений, — смеялся тот, мгновенно перехватывая инициативу (и как сил хватало?).

Мужик после этого дела вообще должен спать и храпеть, отвернувшись к стенке. Он уже все получил! А этот хохочет, словно на рефлексах целуя все, что попадает в непосредственную близость. И усталости ни в одном глазу…

— Ром! У меня уже губы на всем теле занемели. Хватит целоваться! — снова пыталась с сожалением воззвать к разуму Горянова. — Нам поспать нужно! Осталось часа два до подъема. А мне еще домой — переодеться…

— Я тебе свою пижамку дам вместе с отгулом…

— Мне не нужен отгул…

— Еще как нужен! Ты же не собираешься народ пугать неестественной бледностью и замученным видом?

— А у меня замученный вид?

— Нет еще… Но скоро будет!

— Рооооом! Ты опять? Ты по идее должен вообще уже устать!

— А я и устал! Чессс слово! Знаешь, как устал, глаза так и закрываются, вот! Но только мой друг… он опять тянется к высокому и красивому. Идеалист! Ну что с него возьмешь?! Пусть развлекается… А?! Дарин?!Тебе что — жалко?

— Мне не жалко! Мне хочется…

Он перехватил губами остатки предложения.