Ne-bud-duroi.ru

Только за эту точность расчета приходилось отдуваться на правительственной даче, куда еще не успела переселиться семья Самого, да в запертом кабинете под государственным флагом. Ей до дикости надоела эта имитация страсти. Нет ничего хуже чужого потного мужика, изрыгающего хрипы и вопли в момент, когда тебе хочется лишь одного — вылезти из-под него. Каждый раз, пережидая, пока любовник закончит эти судороги, она удивлялась, неужто все это доставляет ему такое удовольствие?! Сама она ничего, кроме скуки, не чувствовала. И этот вечный дядя Женя под дверью с улыбочкой — плавали-знаем! Впрочем, раздражение сменялось тщеславием. Минуты, которые требовалось пережидать, раз от раза становились все короче, а минуты наслаждения, упоения тайной властью — все длиннее. Когда, оторвавшись от нее, уже через несколько минут Сам с балкона, выходящего на Рочдельскую улицу, выступал перед колышущимся людским морем, когда эти неподдающиеся подсчету сотни тысяч человек скандировали его имя, Лиля упивалась своей тайной властью. Его обожает толпа, а он обожает ее.

Без малого неделя, как она в центре внимания. К ней бегут и отстраняемые от должности, и желающие по-быстрому захапать кусок временно бесхозной партийной собственности, и жаждущие статуса. И она разруливает все эти ситуации. И упивается ощущением того, что настало ее время.

Виктор вынужденно отошел в тень. Сейчас не время афишировать принадлежность к их общей организации. И папа уже на пенсии. Ему, с его старой закалкой, трудно все происходящее переносить. Вчера специально поехала к родителям на Вернадского. Сидят у телевизора. Постаревшие, посеревшие. Папа смотрел в новостях, как Феликса с постамента снимали, выругался, даже Берию вспомнил, при котором ему пришлось начинать. Хлопнул дверью, ушел в бывшую Лилину, а еще раньше Ирочкину и Костину комнату. Теперь, когда они с мамой жили одни, трех комнат на двоих им было слишком много. Однажды, тихонько расплакавшись на кухне, мама все же выговорила то, что Лиля знала и без нее, — родители ждали от нее внуков. За двоих ждали. За нее и за Ирочку.

Почему, дожив без малого до тридцати пяти, она ни разу так и не встретила мужика, для которого хотелось бы варить щи и стирать рубашки. От которого хотелось бы родить. Костик не в счет. И что случилось бы, достанься Костик ей? Где б она сейчас была?! В однокомнатной хрущобе в Выхино?

Лет через восемь после Ирочкиной смерти Костик женился, у него родились двойняшки — девочка и мальчик. Девочку назвали Ирочкой. С семьей Костик ютился в однокомнатной квартирке, которую и однокомнатной-то не назовешь. В ее номенклатурном доме не включенные в метраж холлы больше, чем вся его квартирка. Весной не выдержала, зашла к Попову и к его заму Лужкову и между обсуждением стратегических тонкостей на предстоящем съезде попросила разобраться, почему семью с двумя разнополыми детьми держат в таких ужасных условиях. Демократы, они, конечно, демократы, но квартира нашлась на следующий же день. А этот идеалист даже не понял, кого должен благодарить. Позвонил радостный, новый телефон сообщить. И что такому козлу рожать — увольте!

Хотя теперь, чего уж там, хоть себе-то самой можно признаться, что, когда Ирочка беременная ходила и Костик так идиотски глупо гладил ее животик, Лиля скрипела зубами и представляла себя на месте Ирочки.

И еще раз представляла себя такую с животом, а рядом того мидовца, к которому азиатская президентша во всем блеске заявилась. Или это снова зависть была? К могуществу его любовницы? Ты хоть и мультимиллионерша, бриллиантов на одном платье у тебя больше, чем в мамином магазине на самой дорогой витрине, но я с твоим благоверным все дни в этой лечебнице провожу, а тебе полчаса отмерено, да и то глаза и уши отовсюду торчат!

И что этот ее узкоглазый водила медлит? Ведь пропустили их туда, где проезд воспрещен. Майор из кордона охраны взял под козырек, только предупредил, чтобы у Политехнического выворачивали осторожно. Загляделся куда-то узкоглазый с подходящей фамилией Китаев. И чего он там, у аптеки, увидел?

Нет, так не бывает! Бывший замминистра с допотопной сеточкой, в которой пакет кефира и батон болтаются. Неужели он?! Постарел-то! И где та мощь и краса, что сводила с ума диктаторш? Жена, говорили, после скандала и отставки Карасина бросила. Вот она, любовь императриц — чревата! Но он-то почему так легко сдался? Его ж перед самой перестройкой выперли, когда номенклатурные изгнания могли быть только на руку! И в депутаты мог избраться, и новую карьеру замастачить. Сейчас, глядишь, ораторствовал бы на митинге рядом с Самим.

Может, предложить Карасину новую должность? Ей нужны свои люди в российском МИДе. Но такой, как этот Григорий Александрович, никогда не станет «своим». Как он смотрел тогда во время лечебной физкультуры — ничего лишнего! И улыбается вроде бы, и комплименты говорит, а стена между взглядами железная!