Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)

"...Вы победили капитал, - писал В. Г. Короленко наркому просвещения, и он лежит теперь у ваших ног, изувеченный и разбитый. Вы не заметили только, что он соединен еще с производством такими живыми нитями, что, убив его, вы убили также производство. Радуясь своим победам над деникинцами, над Колчаком, над Юденичем и поляками, вы не заметили, что потерпели полное поражение на гораздо более обширном и важном фронте. Это тот фронт, на протяжении которого на человека со всех сторон наступают враждебные силы природы. Увлеченные односторонним разрушением капиталистического строя, не обращая внимания ни на что другое в преследовании этой своей схемы, вы довели страну до ужасного положения. Когда-то в своей книге "В голодный год" я попытался нарисовать то мрачное состояние, к которому вело самодержавие: огромные области хлебной России голодали, и голодовки усиливались. Теперь гораздо хуже, голодом поражена вся Россия, начиная со столиц, где были случаи голодной смерти на улицах. Теперь, говорят, вы успели наладить питание в Москве и Петербурге (надолго ли и какой ценой?). Но зато голод охватывает пространства гораздо большие, чем в 1891-1892 годах в провинции. И главке - вы разрушили то, что было органического в отношениях города и деревни: естественную связь обмена. Вам приходится заменять ее искусственными мерами, "принудительным отчуждением", реквизициями при помощи карательных отрядов..."

Публикация писем В. Короленко произвела гнетущее, душераздирающее впечатление на эмиграцию.

В России шепотом, с оглядкой на ухо Чрезвычайной комиссии, а в эмиграции громко, подчеркнуто громко, говорилось и о других причинах голода. Не ставя под сомнение главную причину - двухлетнюю засуху, указывали и на политические факторы, и прежде всего на ненормальные отношения с крестьянством. Мимо внимания эмигрантских публицистов не прошел тот факт, что в отношении села все чаще используется военная терминология - ведется "борьба за хлеб", на добычу продовольствия в деревню посылаются "продотряды". Хлеб не покупается, как прежде, а изымается. Крестьянин в силу введения хлебной монополии лишается привычной возможности везти плоды своего труда на рынок и продавать по рыночной цене. В телеграммах, идущих из Москвы в адрес продовольственных комиссаров, звучат жесткие императивы классового подхода: брать заложников из богачей, не останавливаться перед применением силы, беспощадно подавить... Вспоминая в 1926 году о встречах с крестьянами, которые приходили к нему с жалобами на новые порядки, вводимые комиссарами в деревне, Михаил Иванович Калинин писал о методах изъятия хлеба: "...В деревне много недовольства вызвала продразверстка, которая нередко действительно проводилась слишком жестко и необдуманно" 8.

Сопротивление крестьян мерам насильственного изъятия хлеба носило двойственный характер. С одной стороны - восстания, с другой - в значительной мере в духе широко распространенного в крестьянской России толстовского "непротивления злу насилием" - экономическое сопротивление: сокращение запашки, укосов, а следовательно, и количества скота. По свидетельству Л. Каменева, посевные площади за один только 1920 год сократились на четверть.

На максимализм мер советских властей по отношению к крестьянству эмиграция отвечала максимализмом оценок, объясняя голод прежде всего национализацией хлебной торговли, продразверсткой, то есть политикой большевистской партии по отношению к крестьянству.

Однако за острой словесной полемикой, развернувшейся в эмиграции по поводу того, кто виноват, сквозило глубокое сочувствие народу, оказавшемуся после стольких лет испытаний войной в тисках страшного голода. По мере того как из России поступали все новые и новые сведения, становилось яснее, что голод 1921 года по своим масштабам существенно превосходит голодный мор 1891 года. Советские исследователи называют число голодавших в 1891 году близким к 1 млн. Голод 1921 года охватил неизмеримо большее число людей. 11 ноября 1921 г. парижская газета "Последние новости" напечатала сообщение из Берлина, в котором приводилось страшное пророчество Максима Горького, приехавшего в Германию: "Я полагаю, что из 35 миллионов голодных большинство умрет". Новость поразила эмиграцию. До этого сообщения никто и не подозревал о том, что счет возможных жертв может идти не только на миллионы, но на десятки миллионов. Беспокойство эмиграции вполне объяснимо: ведь у большинства в советской России оставались близкие и дальние родственники, друзья.

К счастью, этот прогноз М. Горького не сбылся. Меры правительства, помощь из-за границы помогли ограничить размеры демографической катастрофы. В книге С. Н. Прокоповича "Народное хозяйство в СССР", в первом томе, со ссылкой на данные Центрального статистического управления потери от голода 1921-1922 годов оцениваются в 5053 тыс. человек. Цифра, безусловно, устрашающая. Но и она в тот год была неизвестной. А эмиграцию облетела именно та, другая, апокалипсическая цифра - 30 с лишним миллионов.