Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)

Перед этим митрополит проехал почти все славянские страны, легшие на пути эмиграции. Везде положение эмигрантской массы было тяжелым. Но бедственность эмигрантского Берлина его просто поразила. Многие русские, не имея средств на жилье и пропитание, обитали в лагерях в окрестностях Берлина. Большинство в них составляли бывшие солдаты и офицеры из расформированных частей армии генерала Бермонт-Авалова, отступившей из Прибалтики. Но было немало и гражданских лиц, сестер милосердия, ушедших вместе с разбитыми частями. Жили в убогих бараках, спали на соломенных тюфяках. Работы не было. Германия разорена. Не хватало теплой одежды, белья, и многие болели. Здоровые ездили днем в Берлин в надежде подработать, отыскать знакомых, найти хоть какую-то помощь. Но и в Берлине, за исключением немногих обеспеченных русских семейств, на счету был каждый ломтик хлеба, каждый кусочек сахара. Когда до Берлина стали доходить сведения о голоде в России, большинству эмигрантов не нужно было объяснять, что это такое: натерпелись и в Константинополе, и на пути в Берлин. Да и в самом Берлине жили впроголодь. Когда был объявлен сбор средств в пользу голодающих, несли в Красный Крест жалкие крохи, но несли. А когда в Берлине появилось отделение гуверовской АРА, от предложений помощи не было отбоя: готовы были работать бесплатно - ведь речь шла о помощи России.

"В те дни в Берлине наибольшую общественную активность, - вспоминает митрополит Евлогий, - проявляли эмигранты-монархисты, и мне поневоле пришлось жить в монархической орбите. В этой среде шла энергичная подготовка к монархическому съезду в Рейхенгале. На одном из собраний, на котором был поднят вопрос о положении церкви в восстановленной России, я побывал, но сразу увидел, что ничего нового, творческого в постановке вопроса нет. Собрание сбивалось на старый лад, доходило до крайних утверждений, например, высказывалось суждение, что постановления Всероссийского Церковного Собора не имеют силы, потому что не подтверждены императором..." 24.

Ожидать помощи от ждущих реванша монархистов, естественно, не приходилось. Но помощь шла от рядовых эмигрантов, от частных лиц, которые понимали, что сострадание к страждущей родине выше обид и несогласий. В русских церквах возносились молитвы о спасении голодающих соотечественников, стояли кружки для сбора подаяний. Весной 1921 года, то есть в самый разгар голода, когда уже имелись многочисленные случаи людоедства, на собранные средства митрополит Евлогий купил вагон пшеницы и с помощью немецкого Красного Креста отправил его в Москву в адрес патриарха Тихона для передачи голодающим. Сам патриарх не смог известить управляющего русскими церквами в Западной Европе о получении пшеницы. К этому времени отношения Русской православной церкви с государством резко обострились и сношения церковного управления с заграницей были затруднены. Вскоре и сам патриарх оказался под домашним арестом в небольшой квартирке в Донском монастыре, где ожидал начала суда. О том, что посланный эмигрантами хлеб дошел до крестьян Саратовской губернии, митрополит Евлогий узнал много позднее.

Глава 6

"ВСЕМИ ГОРБАМИ С РОССИЕЙ"

Было время, когда нам казалось, что об авторе "Песни о Буревестнике" мы знаем все. В течение многих десятилетий фигура Максима Горького занимала всю авансцену советской культуры. О Горьком написаны десятки томов исследований и воспоминаний. Представлялось, что каждый шаг, каждое слово, каждая мысль провозвестника русской революции нашли свое место в нашей истории. Новые документы, а главное, возможность говорить о том, о чем еще вчера мы вынуждены были молчать, показали, насколько мы заблуждались. За отлитым в бронзу, хрестоматийным Горьким наших школьных и вузовских лет в свете новых материалов, вовлекаемых в общественный оборот, встает другой, настоящий Горький, человек, который воплотил в себе не только надежды, но и сомнения, и разочарования нашего века.

Малознакомой стороной оборачивается к нам Горький периода 1922-1928 годов, когда великий писатель, выехав за границу для лечения, многие годы фактически жил на положении эмигранта, вначале в веймарской Германии, затем в Италии. Если Горький периода острой полемики с большевиками в 1917-1918 годах воспринимается теперь как Горький "несвоевременных мыслей", то Горький периода эмиграции - это человек великих сомнений, трагического выбора между продолжением добровольного изгнания и возвращением в любимую им Россию, уже отравленную медленно действующим ядом сталинизма.