Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)

В момент приезда Максима Горького в Берлин никто, разумеется, не знал, как долго писатель пробудет за границей. Можно предположить, что, если бы в тот момент эмиграция знала, что окончательно в советскую Россию он вернется только в 1928 году, Горький был бы, без всяких сомнений, причислен к эмиграции. Считается же, что Алексей Толстой, проживший за границей много меньше, был эмигрантом.

Действительно, положение Горького в этот период было двойственным, на что указывали многие знавшие его люди: В. Ходасевич в статье "Горький", помещенной в "Отечественных записках" (№ 70, 1940 г.), Н. Берберова в книгах воспоминаний "Курсив мой" и "Три года из жизни Горького (1922-1925)". "Нюансы" есть и в книге И. Эренбурга "Люди, годы, жизнь", где отразилось восприятие М. Горького тех лет как "полуэмигранта".

Но были и другие мнения.

"До чего мало похож, например, на белого эмигранта Максим Горький! писал в 1925 году "сменовеховец" И. М. Василевский. - Если сущность эмиграции в ее чуждости, коренной враждебности к революции, то Максим Горький весь с ног до головы, от своего рождения и происхождения, от детских впечатлений своих и "Песни о Буревестнике", - весь с революцией - живой символ революции российской. И все же: стоило Максиму Горькому пожить рядом с эмигрантами, и какими характерно эмигрантскими чертами оказалась отмечена новая, изданная в Берлине, книга Максима Горького "О русском крестьянстве"!" 2.

Все, конечно, не так просто. И о книге этой чуть позже. Но явно проблема в отношениях между Горьким, Россией и эмиграцией есть. О серьезном разладе Горького с большевиками в берлинский период его жизни писал и Евгений Замятин в книге "Лица": "По моим впечатлениям, тогдашняя политика террора была одной из главных причин временной размолвки Горького с большевиками и его отъезда за границу" 3. Замятин в это время смотрит на события с другой, нежели эмигранты, стороны, он в это время еще в России.

Если эмиграция праздновала приезд Горького в Берлин, полагая укрепить его авторитетом свои силы, то для интеллигенции в России отъезд писателя был большой потерей: в сущности, в этот период крайней взаимной озлобленности внутри страны, когда судебные процессы следовали один за другим - против меньшевиков, против эсеров, против духовенства, против представителей буржуазной интеллигенции, - Горький был одним из немногих, чье заступничество могло остановить казнь, ссылку в Сибирь, спасти от голодной смерти, содействовать отправке за границу на лечение.

"Всем было хорошо известно, что Горький - в близкой дружбе с Лениным, что он хорошо знаком с другими главарями революции. И когда революция перешла к террору, последней апелляционной инстанцией, последней надеждой был Горький, жены и матери арестованных шли к нему. Он писал письма, ругался по телефону, в наиболее серьезных случаях сам ездил в Москву, к Ленину. Не раз случалось, что его заступничество кончалось неудачей. Как-то мне пришлось, - пишет Е. Замятин, - просить Горького за одного моего знакомого, попавшего в ЧК. По возвращении из Москвы, сердито пыхтя папиросой, Горький рассказывал, что за свое вмешательство получил от Ленина реприманд: "Пора бы, говорит, вам знать, что политика вообще дело грязное, и лучше вам в эти истории не путаться"" 4. Но Горький продолжал "путаться".

И вот теперь этот заступник русской интеллигенции уехал из России. Отъезд Горького был похож на разведение последнего моста между властью и той частью русской интеллигенции, которая хотела, оставаясь в России, сохранить свою независимость от власти.

Но были и такие, из "революционеров на время", которые обрадовались тому, что одной крупной помехой для их несгибаемой воли к переделыванию России и человека стало меньше. Они, эти люди, тут же принялись ханжески обвинять Горького в предательстве, в бегстве и, обвиняя, хулить. Евгений Замятин вспоминает, что некоторое время спустя после отъезда Горького ему попался номер провинциальной коммунистической газеты с жирным заголовком: "Горький умер". К счастью, оказалось, что это был всего лишь "ход" местного журналиста, пытавшегося таким экстравагантным способом привлечь внимание читателей к своей статье, где говорилось о "политической смерти" Горького после его отъезда за границу. "Революционеры на время" спешили списать великого писателя.