Не будите Гаурдака

— …какой водонос, сын водоноса и внук водоноса, тебе такое сказал? — с высокомерием, способным вывести из себя даже святого, выговаривал тем временем Амн-аль-Хасс. — Тебя обманули. У тебя вкус к прекрасному как у метельщика или погонщика мулов, ущербный, как молодая луна, как сыр, оставленный в ларе с мышами, как…

Гаурдак мысленно подвинул Эссельте с первой позиции списка тех, чьи души пойдут ему сегодня на ужин, для успокоения нервов пообещал себе придумать несколько особенно болезненных способов отправить смертного в тот мир, откуда он сам только что пришел, и продолжил с притворно-скорбным вздохом:

— Может быть, ты и прав, о несравненный искусствовед жаркого Юга. Но если тебе не хочется удовольствий тела, то подумай о том, чтобы разделить со мною власть над миром! ЧтО такому выдающемуся правителю всего лишь одно королевство, пусть даже и самое замечательное на всем Белом Свете!

— Всё, что нужно мне на Белом Свете, — с меланхолией, достойной истинного философа, ответил Ахмет. — Какое мне дело до Вамаяси, Отрягии или Эйтна, если всё, что когда-либо заботило, интересовало и трогало чуткие струны моей души — это Шатт-аль-Шейх? Величественный Шатт-аль-Шейх, великолепный Шатт-аль-Шейх, благородный Шатт-аль-Шейх, удивительный Шатт-аль-Шейх — моя жизнь и судьба, моя любовь, моя страсть, моя печаль, если у него неспокойные времена, и моя отрада, если на земле мир и благоденствие!..

Голос калифа возвысился, побледневшие от холода щеки разрумянились, а губы дрогнули в мечтательной улыбке.

— …И кто, как не я, позаботится о нем, точно добрый отец о милых сердцу детях? И других детей мне не надо — ибо и у них имеются отцы, достойные своего звания и планиды. И как отец своего народа, я должен быть мудрым, дальновидным и рачительным хозяином в своей большой семье. Так что, даже если бы ты предложил мне что-нибудь такое, чего у меня не было и чего мне хотелось бы, поверить тебе было бы противно моему существу, как противен огонь дикому зверю. Нам не о чем говорить, Пожиратель Душ. Ступай в свою тьму и не показывайся больше: тебя тут никто не ждет, и никому не нужен ни ты, ни твои ядовитые речи.

— Но разве тебе, как отцу своего народа, свойственны эгоизм и равнодушие? — удивление звучало не то, что в каждом слове — в каждой букве. — Не убедившись собственными глазами, никогда бы не поверил в это!

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился калиф.

— То, что ты счастлив сам, и народ твой благословляет свой удел под твоим правлением, о разумнейший из правителей Белого Света, еще не значит, что остальные люди счастливы тоже! — взволнованно воскликнул баритон.

— Гарун аль-Марун, мой достославный предок, чья мудрость сияла как солнце на небосклоне, превращая даже самую темную ночь невежества в радостный день просвещения, притененный легкими облачками познания, — важно проговорил шатт-аль-шейхец, — учил:

Кто щедро раздаёт в пустыне снег,
Тот вызовет презренье или смех.
Калиф, запомни: ты — не благодетель,
Ты счастьем каждого не осчастливишь всех!

— Стихи? — брюзгливо скривился Гаурдак. — Лирика! Словоблудие! Рифмоплетство! Безответственное жонглирование буквами в то время, как несправедливость, бедность и обиды правят миром! И наконец, когда явился тот, кто способен принести удовлетворение и утешение всем, ты — только ты! — стоишь на пути, играя словами вместо того, чтобы помочь тем, кто нуждается в этом!

— Как — только я?.. — опешил Ахмет. — А как же…