Не будите Гаурдака

— Ну не скромничай, — хмыкнул баритон. — Я ведь вижу! Думаешь, прожив сотни лет на Белом Свете, я не научился разбираться в людях? Хотя да… иногда все же думаешь — «кто их разберет, этих людей»…

— Это не скромность. Это — констатация факта. У меня множество недостатков. Но самый главный — неуступчивый характер. И… мои близкие… часто страдают от этого. Ну или не страдают… а просто обзываются и ехидничают… и тогда страдаю я. Один мой близкий, по крайней мере. И он… она… часто бывает права. Наверное. Но я не могу с собой ничего поделать, хоть и люблю ее, и даже иногда думаю так, как подумала бы она, хотя на самом деле я так и не думаю… но как-то само собой думается… словно она где-то в голове у меня сидит и язвит… А я все равно поступаю по своему. Что это, если не эгоизм и пренебрежение к мнению окружающих?

— А вот я бы оспорил такую оценку, — усмехнулся его собеседник, и голос его неуловимо изменился, словно что-то непонятное и неощутимое наложилось вдруг на простые, доступные человеческому слуху слова, исподволь понуждая внимать и впитывать.

Магия в голосе Гаурдака была пока настолько мала и настолько непрочна, что даже легкое сопротивление могло смахнуть ее путы, как весеннее половодье сносит бобровую плотину. Но чтобы она могла закрепиться и начать расти, со стороны жертвы требовался лишь один незначительный шажок ей навстречу.

И он должен был быть сделан.

— Мало того, что ты добр, бескорыстен, честен и искренен — ты веришь в то, что все вокруг тебя такие же, — неспешно и участливо продолжил монолог баритон. — А если кто-то и отличается, то лишь оттого, что им не пришло в голову быть хорошими. И если им сообщить о такой возможности, подсказать, что для этого надо делать, то вуаля! — еще одним добрым человеком на Белом Свете станет больше. И попробуй, скажи, что я ошибаюсь.

— Н-ну… вообще-то… так оно и есть… — помявшись, неохотно протянул царевич.

— То есть, ты со мной согласен? — вкрадчиво уточнил полубог.

— Да, — осторожно подтвердил лукоморец.

Сделав шаг в разверзшуюся под его ногами ловушку.

Обрадованная магия встрепенулась почти неощутимо — словно легкий ветерок коснулся лица — и обняла свою жертву, ласково притрагиваясь к принявшему ее хозяина разуму, неспешно разгоняя опасения, растворяя недоверие, впитываясь в мозг, как вода в напоенную дождем землю — медленно, но неотвратимо.

И Ивану, оказавшемуся беспомощным перед ее тонкой силой, ничего не оставалось, как внимать и впитывать, с каждой секундой погружаясь как в паутину в шелковую вязь гладких правильных фраз — не чувствуя этого и не понимая.

— Да… — словно в странном ступоре, шепотом повторил он и замер.

Он никогда не думал, что согласится хоть в чем-нибудь с Пожирателем Душ, и теперь чувствовал себя если и не предателем рода человеческого, то крайне и крайне неуютно. Но ведь, с другой стороны, нельзя же не соглашаться с кем-то единственно оттого, что его личность вызывает неприязнь? И если этот человек… или полудемон… говорит, что белое — это белое, то надо быть упрямым болваном, чтобы назвать белое черным из одного лишь чувства противоречия!

«Лучше быть упрямым болваном, чем сговорчивым трупиком», — выплыла вдруг странная мысль из крошечного отдаленного уголка мозга, куда мягкая власть магии отчего-то не проникла, и Иванушка невольно хмыкнул.

Так могла бы сказать Сеня.

— Значит… ты действительно считаешь… что доброе начало есть… в каждом? — не заметив, что его собеседник на секунду отвлекался, тихо спросил Гаурдак.

Иванушка насторожился, задумался над вопросом, в ответ на который, не размышляя, раньше выпалил бы «Конечно!», снова не нашел подвоха и медленно кивнул.

— Да. В каждом.

Полубог не ответил, и когда Иван решил уже было, что тот ушел, баритон — не вальяжный больше, а неровный и слегка сиплый — выдавил тяжело:

— И… в таком, как я… тоже?

Не веря своим ушам или тем чувствам, которые отвечали у человека за мысленные беседы с полудемонами, царевич нахмурился, так и эдак переставляя услышанные слова. Но как бы он ни старался вывернуть их наизнанку, разглядеть второй смысл или третье дно — вопрос Гаурдака, сбивчивый, но простой, вариантов для недопонимания не оставлял.

«И в таком, как я, добро есть тоже?»