Не чужая смута. Один день – один год

У Бродского было: «Нечего портить кровь, рвать на груди одежду. / Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду. / Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом? / Вас родила земля, грунт, чернозём с подзолом. / Полно качать права, шить нам одно, другое. / Это земля не даёт вам, кавунам, покоя. / <…> / С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи! / Только когда придет и вам помирать, бугаи, / будете вы хрипеть, царапая край матраса, / строчки из Александра, а не брехню Тараса».

Теперь люди, клянущиеся именем Бродского, отвечают за Тараса, такой коленкор вышел.

На днях я читал того же типа стихотворение одного хорошего русского писателя, только уже на тютчевскую мелодию. Мелодия та же, смысл – вывернут наизнанку. «Россия, стыдно за тебя» – что-то такое, но другими словами.

На огромное число текстов классической русской литературы надо срочно писать ремейки, потому что в новом, прекрасном мире она выглядит ужасно со всем своим «милитаризмом», «мракобесием» и «шовинизмом».

Происходящее ныне в литературе – афера ничуть не хуже приватизации. Клясться именами Пушкина и Достоевского (и далее по списку) – и на том же языке, в той же интонации и с заёмной у старших страстью – произносить ровно противоположное – каково это?

Вы думаете, тогда жандармы были добрее, казармы пахли цветами, и розгами не секли? В деревнях под Рязанью ели мёд, а под Псковом закусывали мёд окороками? Да нет, не было этого ничего – была та же самая Россия, которую «боялся» и «презирал» «весь цивилизованный мир». Но эти грёбаные классики в дни роковые последовательно принимали сторону своей дикой державы.

Теперь мир знает о нас то, какими мы описаны в их книгах.

Если Россия достигнет того идеала, что видится ныне Войновичу и Виктору Ерофееву, никакой России не будет. В таком ущербном виде она никому не нужна. Самое смешное, что все эти стихи и все их «Чонкины» провалятся в тартарары. Останутся сочинения про капитанскую дочку, про арапа Петра Великого, про Тараса Бульбу, про Севастополь. Останутся Карамазовы и брат их Смердяков, Тихий Дон, Белая гвардия, дневники одного писателя, дневники другого писателя – это останется.

Люди прочтут и скажут: вот были люди, вот были времена – Илиада, Одиссея, титаны, полубоги…

«А что там было потом?» Что-что – «нормальная европейская страна». Объедки.

Принимайте «Камклективин сироси», по капле в день.

* * *

Как мы уже заметили, русская классика и современные наследники классиков идентичные события воспринимают зачастую строго противоположным образом.

Прогрессивная общественность предлагает как минимум два варианта объяснений этого странного обстоятельства. Оба варианта уже навязли в зубах, но, так как их произносят из раза в раз, придётся и нам сказать пару слов.

Первый вариант: «С чего вы взяли, если Пушкин обещал удавить царя кишкой попа, Лермонтов писал про “немытую Россию”, и Лев Николаевич Толстой тоже перманентно “не мог молчать”».

Тут всё понятно и как раз показательно. Испытывая самые тяжёлые чувства по поводу российской государственности, русские классики в сложные времена (вернее сказать, во дни демонстрации Россией своих «имперских комплексов» и прочего милитаризма) не размышляли ни минуты на тему, что вот сейчас наш несчастный народ (и я, русский классик, лично) пойдёт сражаться против «европейских ценностей» и за «государевы причуды».

Посему самый большой пацифист (с определённого времени) русской литературы Лев Толстой плакал, когда проиграли Порт-Артур. Он хотел бы, чтоб выиграли.

Понятия «честь» и «Отечество» для Лермонтова или Гумилёва (если угодно – Державина или Тютчева; а перечитайте публицистику Жуковского – и она актуальна до невозможности) были неразделимы – об этом дурной тон говорить, пафос, то-сё, но вообще от «всевидящего глаза» эти ребята прятались «за стеной Кавказа» (ну или в других подобных местах, где русские стреляли в других хороших людей), а не на марше мира.

Второй вариант ответа. «С тех пор прошло много времени, и сейчас бы классики повели себя иначе».

Это, знаете, как если бы в XIX веке Пушкин сказал бы: со времён Ломоносова прошло много времени, все эти его героические оды на захват чужих территорий – ни в какие ворота, мир изменился.

А потом Достоевский сказал бы так про Пушкина: мол, этот курчавый парень жил полвека назад, нынче настало время гуманизма и просвещения, а наш арап и за границей-то не бывал, что он понимал вообще – увидел бы, как люди живут, не стал бы нести свою имперскую ахинею. А потом Булгаков и Шолохов про Достоевского сказали бы то же самое. А потом Валентин Распутин – про Булгакова и Шолохова.

Хотя были и те, которые что-то подобное говорили время от времени.

Я хочу сказать, что когда Виктор Ерофеев нещадно критиковал разночинцев, забравшихся в литературу и начавших учить «аристократию» – он просто не признал своих родителей. Впрочем, разночинцы были люди неистовые, яростные, некоторые в тюрьмах сидели…

Не факт, что даже они признали бы таких наследников.

* * *