Не чужие

Я смотрю на закрытую входную дверь, пытаясь найти пути отступления. Но их нет. Мощная фигура Леонова загородила мне проход.

Сердце в груди бьется часто-часто. Меня всю трясет. Давид медленно подносит руку к лицу, не отрывая от меня горящего взгляда своих диких глаз, растирает щеку. На его лице появляется кривая ухмылка.

— Какая ты дерзкая девочка, а вчера тебе все нравилось, — хрипло произносит он.

— Не смей прикасаться ко мне после своей Алены, — шиплю сквозь зубы, чувствуя, как в венах бурлит кровь от жгучей ревности.

— А что, если я скажу тебе, что у нас ничего не было? — Леонов наклоняет голову набок, внимательно рассматривая меня, ожидает моей реакции на свои слова.

— Но могло быть. Да и откуда я знаю, правду ты говоришь или нет. Собственно, я пришла к тебе не поэтому, — отвечаю я глухо.

Ком в горле перекрыл дыхание. Я стою и завороженно смотрю на мужчину, проклиная себя за то, что приперлась сюда. А еще за то, что губы так горят от его поцелуя. И хочется еще.

Несмотря на унижение, несмотря на другую женщину в его жизни неимоверно хочется еще! Да что не так со мной, господи? Любовь такая сука: сломает тебя, на колени поставит, изобьет, гордость уничтожит, а все равно смотришь на него — и коленки подкашиваются от нахлынувших чувств. Как же бесит это все. Болезнь, не иначе. Кто бы изобрел такую таблетку, чтобы выпил — и все: притупило чувства, стерло из памяти человека.

Давид же, словно чувствуя, что творится у меня на душе, решает полностью сломить мою волю. Не отрывая от меня взгляда, снимает с себя куртку с погонами майора и бросает ее на пол. Потом начинает медленно расстегивать пуговицы на форменной рубашке. С каждой секундой оголяя рельефный торс все больше и больше. Это сбивает с толку. А еще нагоняет новую волну паники. И предвкушения.

Тягучая сладость внизу живота не дает мне покоя. Предательски ноет, путая разум.

— Я пойду домой, — сглатывая собравшуюся слюну во рту, произношу я.

— Мы еще не закончили, Лера, — произносит Давид, наступая на меня.

Я делаю резкий вдох и забываю, как дышать. Пячусь назад.

— Ч-что… что ты делаешь? — испуганно вскрикиваю я, когда между нами остаются жалкие миллиметры. — Ты пьян, Давид. Иди проспись, мне домой пора. Отец будет волноваться.

Я замечаю, как в глазах Давида загорается гневный огонек.

— Ты ведь хочешь узнать, как это бывает со взрослыми мальчиками, да, Лера? У тебя уже кто-то был? Или ты папочкина дочка-недотрога?

Я молча пялюсь на него. Моя грудь часто вздымается и опускается. Дышать нечем. Нужно уходить. Но вместо этого я завороженно любуюсь кубиками пресса Леонова и мысленно бью себя по рукам, чтобы не потянуться к пряжке его ремня. Слишком уж соблазнительно он сейчас выглядит.

— Ответь, — требовательно произносит он, но я лишь моргаю, словно дурочка, не помня, какой перед этим был вопрос.

Страх и предвкушение борются друг с другом, пытаясь вытеснить соперника. Я поднимаю взгляд на губы Давида.

— Зачем ты это делаешь? — выдыхаю я, смело выдерживая его тяжелый взгляд.

— Что именно? — вопросительно изгибает он бровь, а сам тянется к моим плечам, стягивая вниз по рукам куртку.

— Мучаешь меня. — Я перехватываю его руки, когда Давид пытается проникнуть под свитер.

Он вздыхает. В одно мгновение выражение его лица меняется. Взгляд смягчается. Молчание затягивается. Тишина бьет по нервам.

— У тебя действительно с ней ничего не было? — решаюсь задать вопрос, который меня волнует отчего-то больше всего.

— Сегодня нет, — честно отвечает Давид, а у меня ощущение, словно тысячи острых игл впиваются в мое сердце. Во рту появляется привкус горечи.

— У тебя есть девушка? — мой голос дрожит. Мы так близко друг к другу, что я чувствую, как от тела Давида исходит жар.

— Нет, — коротко и лаконично.

Напряжение между нами почти осязаемо. Оно звенит в тишине квартиры, которую нарушает лишь тихий мерный звук работающего холодильника где-то в кухне.

— Ты выставил меня вчера из своей квартиры и ясно дал понять, как ко мне относишься, — обвинительно произношу я.

— Я ошибся, — Давид, как и обычно, немногословен.

— Ты не ошибся, ты унизил меня.

— Я был зол.

— На меня? Я ничего не сделала. — Смотрю на него исподлобья.

Как же трудно понять этого мужчину. Почти невозможно. Словно он сам не знает, чего хочет, и меняет свои решения каждые полчаса.

— Я могу все исправить, — выдыхает мне прямо в губы и целует почти невесомо.

— Не поздно ли? — почти не дышу я. Весь мир вокруг внезапно сужается. Есть только мы. И больше никого и ничего вокруг.

— Это ты мне скажи, — так же тихо отвечает мне, а потом я закрываю глаза и отдаюсь своим ощущениям, подставляю губы для поцелуя, желая лишь одного — раствориться в нем.

— Только будь нежен со мной, — прошу на выдохе, прежде чем наши губы соединяются в настоящем поцелуе, а дыхания сплетаются.

Давид жадно целует меня, царапая отросшей за день щетиной нежную кожу лица. Я зарываюсь пальцами в короткий ежик его волос, царапаю шею, плечи, потом веду ладонями вниз по его обнаженной груди.