Не чужие

За последние двадцать лет ни разу не прогуляла и даже по болезни не отсутствовала. Всегда на месте и всегда раньше всех.

И поэтому, когда в один из дней она не явилась на работу, это восприняли как гром среди ясного неба. Позвонили домой: справиться о здоровье. Она взяла трубку и сказала, что отравилась, видимо.

Но это был инфаркт. Муж уехал на дачу. Сын – в командировке.

Она ощутила это как приключение…

Мама и папа рядом, а она, с неизменным хвостиком, задорной походкой, держась за их руки, ушла туда, где ее ждало будущее. Настоящее будущее.

ПЕРСИК

Звенящий августовский зной. Густой и вязкий, как мед, воздух наполнен жужжанием и стрекотом, шуршанием и пением. Скучающее солнце взирает сверху на небольшой винный заводик, облепленный домами и садами, и на ровные ряды виноградников поодаль.

Но вдруг райскую тишину этого места нарушает звук мотора, и на авансцену вплывает большой, белый туристский автобус. Он останавливается перед входом в здание винзавода, и спустя несколько минут из автобуса вываливается оживленная толпа туристов.

Туристы хоть и утомлены дорогой, но предвкушение дегустации и обеда, а также жара гонят их внутрь здания.

И через пару минут на улице остается лишь одна девочка-подросток. Она начинает медленно обходить здание и останавливается перед одним из домов по соседству.

Дом стар. Когда-то его строили любовно и тщательно – это видно. Но время, неумолимое и безжалостное, выглядывает из каждого облупленного, хотя и чисто вымытого окна.

И вдруг девочка замечает движение в саду, на уровне высокой травы. Подумав, что это собака, она бежит посмотреть на нее. Но вдруг резко останавливается.

В саду копошится старуха. Увидев девочку, она выпрямляется, и оказывается, что они одного роста: щуплая, слишком маленькая для своих ранних подростковых лет девочка в очках с диоптриями и старуха – черная от солнца, покрытая морщинами и такая же приземистая, как дом.

Они некоторое время молча стоят, изучая друг друга. Кажется, что старуха выросла из земли, на которой стоит. Кажется, что она была здесь и сто, и тысячу лет назад. И так же работала в саду. Вокруг строились и разрушались империи и государства. Возводились и уходили под землю дома, и храмы, и дороги, а она стояла здесь и изо дня в день, изо дня в день делала свою работу. Уже не зная для чего и для кого. Не понимая ни смысла, ни начала, ни конца этой жизни. Сажала, полола, собирала, убирала… и потом снова сажала, полола…

Не отрывая глаз, слившись дыханием, долго-долго стоят они друг перед другом. В этом взгляде вся история одиночества каждой из них.

На крыльцо винзавода вышла невысокая круглолицая женщина и окликнула девочку. Та вздрогнула и отвела взгляд. Мать подошла к ней и взяла за руку.

– Вы извините, она нездорова, – сказала женщина.

Старуха улыбнулась беззубо и протянула большой спелый персик. Девочка оглянулась на маму и, получив одобрительный кивок, сделала пару шагов к старухе. И вдруг обняла ее… Старуха прижала девочку к себе и погладила ей волосы. Та взяла персик и убежала к маме. Потом она снова оглянулась на старуху и ушла.

– Что это с ней? – спросила женщину одна из туристок, вышедшая вслед за ней.

– Не знаю… Ты видела, как она смотрела на нее? Прямо в глаза! А ведь это впервые… – задумчиво ответила мать.

Автобус, заполненный разморенными обедом и дегустацией туристами, отъезжает. У окна сидит девочка, прижимающая к груди большой персик.

В саду, провожая глазами автобус, стоит одинокая и древняя, как эта земля, старуха. Она будет стоять здесь всегда: через год, через сто лет, через тысячу…

ПРО ВАСЮ

Вася был крут. Вася был велк.

По крайней мере, он сам так про себя думал. С тех пор, как под нажимом еврейской мамы написал диссертацию и из категории «встань наконец с дивана, ленивая скотина!» перешел в категорию молодых преподавателей одного из московских вузов.

От мамы Вася унаследовал черные глаза с поволокой, а от «паспортного» папы (выбранного мамой ради фамилии) – леность и рыхлость. Впрочем, для студенток гуманитарного вуза с эстрогенной интоксикацией и рыхлый Вася был лирическим героем романа. В пандан к глазам он отпустил демоническую бородку и стал плести паутину для зазевавшихся мушек-цокотушек.

По теории Васи, красавицы были тупиковой ветвью цивилизации. Им негоже было опускаться до уровня домохозяйки и мамаши. При слове «мамаша» он представлял свою маму, положившую свою молодость и красоту на алтарь воспитания гениального сына. Хотя на фотографиях в толстом альбоме красоту мамы заметить было сложно. Разве что глаза, щедро переданные Васе, и выделялись на строгом лице с выдвинутым вперед подбородком… Да, мама и характером пошла в Габсбургов. И нехватку короны щедро вымещала на добродушном и ленивом «паспортном» муже.