( Не) чужой ребёнок (СИ)

Старушке – девяносто два года. Она у нас третий день. Ранение средней тяжести, но сердце справляется плохо. Вся семья погибла у неё на глазах, и женщина очень страдает. Но держится молодцом, показывая другим пример, как нужно цепляться за жизнь.

- Внучок, ты уж обязательно вылечи меня, – хватает меня за руку во время обхода и заглядывает в глаза. – Я Вторую мировую пережила, и эту должна пережить. Я непременно должна увидеть, как судят этих супостатов… Хочу уйти на тот свет, зная, что ироды, убившие моих внуков и правнуков, наказаны и получили по заслугам.

Раненых всё больше. Впервые сталкиваюсь с постулатом медицины катастроф: если невозможно оказать помощь всем нуждающимся, то необходимо помочь в максимально короткие сроки как можно большему количеству пострадавших, имеющих шанс выжить. Об этической стороне сортировки задумываться страшно. Возможно, мне не хватает опыта, но кажется, что вероятность уцепиться зубами и остаться на этом свете есть у каждого.

- На вторую горбольницу сбросили авиабомбу! – кричит интерн, дежурящий в приёмном отделении. – Часть везут к нам.

- Почему к нам? А куда мы будем ребят с передовой принимать? – ворчит заведующий отделением майор Максименко. – Бардак!

- Товарищ майор, приказано принимать гражданских.

И без приказа все понимают масштабы трагедии. Вторая горбольница – огромное современное девятиэтажное здание. В мирное время там получают лечение до тысячи пациентов. Если к этому добавить медперсонал и людей, которые прячутся в подвалах больницы, то, по грубым прикидкам, пострадать могло гораздо более тысячи человек.

Почти сразу становится ясно, что оказать помощь всем поступающим мы не в силах. Травмированных слишком много.

Самое страшное в жизни – смотреть в глаза умирающему человеку и видеть в них мольбу о помощи и надежду. И, превозмогая отчаяние, колоть обезболивающее и оставлять умирать. Потому что по всем признакам шансов выжить у него немного, а я обязан помочь тому, у кого их больше. Чудовищно…

- Куда ребёнка? – басит Максименко. – Совсем обалдели? У нас военный госпиталь, а не детская больница!

- Так ведь не довезём же, – устало оправдывается фельдшер “скорой помощи”.

Парень, как и я, ещё молод и мечтает помочь сразу всем.

- Вези в детскую! – приказывает Максименко, но всё же осматривает малыша и добавляет обречённо. – Всё равно мы ему не поможем…

Мы не всегда понимаем причины своих поступков, не всегда потом можем объяснить, что именно побудило нас совершить то или иное действие. Наклеив стикер с пометкой на очередного раненого, я бегу за этим ребёнком.

- Погоди, – останавливаю фельдшера. – Я его возьму.

- Спасибо, – парень поднимает на меня глаза, полные надежды, будто это – его родной сын.

- Доценко! – ревёт начальник. – Я запрещаю! Приказываю следовать инструкции!

- Товарищ майор, под мою ответственность! Разрешите попробовать?

- Не разрешаю!

Но я его не слушаю и тащу носилки в сторону операционных. Получить выговор, ослушавшись приказа, – ерунда по сравнению с воронкой, закручивающейся внутри при мысли, что счёт у малыша идёт на минуты.

У него почти нет шансов… Это пресловутое “почти” я добавляю для самоуспокоения. Потому что Максименко, скорее всего, прав. У него куда больше опыта, и старожилы говорят, что на их памяти он ещё ни разу не ошибся в прогнозах и диагнозах…

Но я не сдаюсь. Где-то на периферии сознания царапает мысль, что пока я вожусь с этим малышом, я мог бы помочь нескольким более лёгким пациентам. Возможно, у них были шансы, и я не имел права отдавать предпочтение безнадёжному малышу. Но я не могу… просто не могу отпустить его так просто на тот свет, не попробовав удержать на этом.

Я – врач, я не верю в ангелов и прочие потусторонние силы. Я привык полагаться на себя и науку. Но готов поклясться, что за моей спиной мелькает прозрачное белое облако, я различаю шуршание крыльев, и кто-то незримо поддерживает мою руку, направляя и не давая совершить неверное движение.

- Асистолия! – отскакиваю от стола, краем глаза замечая, как ангел перелетает за спину анестезиолога.

Я схожу с ума?

Отвратительный монотонный звук, который я слышал уже много раз, рвёт внутренности на части.

- Разряд!

Гипнотизирую прямую линию на мониторе. Ну же! Держись! Возвращайся к нам! В этом мире так много замечательного, чего ты ещё не видел.

Замираю и не дышу, пока линия не начинает извиваться снова.

- Работаем!

Час, два, три... Стараюсь не думать, скольким мог бы оказать помощь за это время. Покидая операционную, не чувствую удовлетворения. Потому что шанс по-прежнему – один из тысячи. Я сделал всё, что мог. Моя совесть перед малышом чиста.

Максименко уже не слышно – он в операционной. Говорят, он волшебник. Но и волшебники иногда бессильны. И даже самые непогрешимые, бывает, ошибаются.