Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Всё враз.

Милой во гусельцы играет,

Сам девушку потешает…

«Стань, девушка, , стань ластушка!

Воно идёт твой батюшка

Со родимой со матушкой!» –

– «Иванушка – мой батюшка;

Васильюшка животочек –

Тот мой миленький дружочек.

Я батюшки не боюсь,

Родимого не стыжусь!

Играть пойду, – не спрошусь,

С игры приду, – не скажусь,

С кем гуляю, – не стыжусь!»

Не про неё ль и поют?

На душе захолонуло – неволей вспомнились опять те посиделки в июле. Вот ведь дурища – сама к Власу на шею полезла. А ему то и не нужно вовсе! О питерской небось мечтает, расфуфыренной, в фижме да с декольтой!

Акулина топнула ногой, сжала кулаки.

На дворе глухо подал голос Молчан – коротко рявкнул и тут же смолк. Кого-то несло. Мгновение Акулина раздумывала, не убрать ли ларец с глаз подальше, но так и не шевельнулась – домашние знали про её любимую утеху, а по голосу Молчана было ясно – пришёл кто-то свой.

Отец из гостей воротился, должно быть. Святки – время гостевания. Обычно отец с матерью ездили в гости по родне вместе – к родне да к друзьям, таким же купцам-промышленникам, да к своякам-свояченицам. А сегодня на обоих какой-то стих нашёл: отец – к брату двоюродному в мужскую компанию, а мать – дома с женщинами.

Рановато он, – хмыкнула про себя Акулина, глянув на часы английской работы на стене (дорогая штука даже для онежского купца – отец неложно гордился перед всем городом тем, что у него есть дома часы, как и у больших господ).

Должно быть случилось что-то.

Отец ступал тяжело, грохнул дверью в сенях – должно быть, был гневен или просто не в духе. Интересно, с чего, – у Акулины на душе вдруг непонятно от чего похолодело, словно она предчувствовала, что отцовский гнев будет касаться именно её.

«Господи, пронеси», – прошептала она, но креститься не стала, просто нашла взглядом икону на тябле[23]. Потом подумала пару мгновений и вдруг, решившись, села за стол, снова раскрыла ларец и сложила руки перед собой – паинька, да и только. Сидит себе, никого не трогает, узорочье разглядывает.

Наверху завели новую песню.

Молодость, молодость, девичья красота!

Я не думала, молодость, измыкати тебя!

Измыкала молодость чужая сторона,

Чужа дальня сторонка,

В чужих людях живучись,

Много горя видучись;

По утру рано встают,

Да долго есть не дают…

Отец долго отряхивался в сенях, словно снаружи валил снег. Может и вправду валил – Акулина не знала, за весь вечер ни разу не выглянула во двор. Не было радости на душе. Опять грохнул дверью, когда пролез в жило, хмуро огляделся. Точно не в духе.

– Мать где? – спросил, словно плюнул.

Акулина не успела ответить, он уже понял сам по тому, что доносилось сверху.

Я у батюшки, у матушки

Тешена дочка была;

Я без спроса, без веленья

Не ходила никуда;

– Не про тебя поют, – процедил отец, скидывая шубу. Покосился на дочь, словно ожидая, что она примет у него шубу и повесит. Не дождался, насупился ещё сильнее, сам набросил шубу на гвоздь в стене. – Ой, не про тебя.

– Не про меня, – согласилась Акулина без улыбки.

– Гляди, Окуля, – пригрозил отец. – Терплю я тебя, а как-нибудь возьму вожжи…

– Случилось что, батюшка? – спросила дочь елейным голосом.

– Случилось, – забрасывая бобровую шапку на другой гвоздь, туманно повторил отец. И повторил задумчиво. – Случилось.

Прошёл к столу, сел напротив Акулины.

– У Алексея Яковлича брат его был…

– Капитан-исправник? – Акулина чуть приподняла бровь. – Дядя Прохор?

Капитан-исправник тоже приходился отцу двоюродным братом, а значит, ей – дядей.

– Не перебивай, – отец говорил миролюбиво, его злость, казалось, куда-то испарилась. – Послушай лучше.

Акулина притихла.

Я без рыбки уж не сяду,

Без калачика не съем,

Без милого спать не лягу,

Без надежды не усну;

Хотя усну, – во сне вижу…

Что сказали про милого:

Милый не жив, не здоров;

Что сказали про милого –

Милый без вести пропал…

– Развылись, – неприязненно процедил отец, покосившись на потолок. – как чуют будто, – он снова повернулся к дочери – Акулина смотрела огромными глазами – словно что-то почуяла тоже. – Прохор рассказал, что в Питере смутьяны-офицеры мятеж подняли против государя…

Акулина кивнула – об этом она, как и всяк человек в Онеге, уже знала, новость разнеслась сразу после Рождества.