Не достигнуть координаты Х

В старшей школе перед моими глазами предстало ещё одно произведение искусства – чудной и удивительнейший Виктор Полански. Я стал посещать оба спектакля по вечерам, бегая то из одного зала в другой, а по антракту пытался постигнуть смысл обоих и не переплетать их идеи меж собой. Перформанс Дэниэла Кита становился всё медленнее и порою скучнее, и потому я решил на время оставить его шоу в покое. Но после очередного антракта, присаживаясь в его зал, я ждал представления десять минут, полчаса, сутки, но оно так и не начиналось.

Я почувствовал дикую тоску, скребущую внутри.

Это было очередной выходкой Дэниэла Кита.

D(05;20)

Ранним утром понедельника в Хаскис-Парке никого нет.

В этот предрассветный час было несколько морозно, и серая пелена неба словно давила на парк сверху. Дым от моей сигареты чуть-чуть поднимался в воздухе и сразу же таял, отчего я казался себе здешним призраком. По тропинкам не бежал даже ветер.

Я был совершено один.

Я стоял у последней лавочки перед католической церковью в парке. Церковь находилась у самого края обрыва и выделялась большим тёмным пятном за гущей деревьев. Она утяжеляла парк. Церковь казалась лишней в аккуратном и скромном Хаскис-Парке, но при этом являлась неотъемлемой частью Хаскис-тауна и даже дополняла его своей громоздкостью.

Церковь была единственной в Прэтти-Вейсте. Я не знал, были ли в городе ещё храмы, но сомневался, так как я почти никогда не слышал разговоров о религии. Лишь пару раз Виктор возмущался, что в его стране православие стало культом, а не верой, и вынужденной мерой, а не выбором.

Его родители были атеистами.

Сам же Полански не придерживался ни одной точки зрения.

Откровенно говоря, я никогда толком не размышлял, существует Бог на самом деле или нет, потому и не приходил к осознанному решению верить в него или нет. По воскресениям мы не ходили с матерью в церковь, но пару раз устраивали дни благодарения. Сколько мне тогда было, я не помню. Но я помню, как ощущал счастье, ужиная вместе с матерью. Мы ели молча, лишь перебросились парочкой фраз и поблагодарили друг друга – словно это был вечер в дорогущем ресторане, а не дома. Но я чувствовал в те минуты, что мы были вместе, как мать и сын, и это приятное чувство ностальгии хранится у меня до сих пор.

Сигарета уже заканчивалась, поэтому пришлось закурить новую.

Фальшивого успокоения не почувствовалось, как обычно бывало после первой сигареты. Наверное, потому что я слишком много думал и думал о том, о чём вовсе не хотелось думать. В надежде забыться я и закурил вторую сигарету.

На середине второй сигареты из дверей церкви вышел мужчина.

Я удивился и слегка смутился – это был профессор Штенберг. Он уже заметил меня, мы обменялись приветственными кивками. Профессор решительным шагом шёл в мою сторону. Что делать с сигаретой, я не знал. Да и по лицу Штенберга не было ясно, стоило ли выбросить сигарету или же позволительно её оставить.

Он лишь насмешливо поднял бровь.

– Доброе утро, Коул, – сказал профессор, подойдя ко мне.

Я выбросил сигарету.

– Здравствуйте, профессор, – ответил я.

Когда вопрос с сигаретой был решён, у меня появилась другая мысль: что профессор Штенберг делал в церкви утром понедельника? Церковь посещают по воскресениям. На Штенберге был красивый чистый костюм, у него было гладко выбрито лицо, а в руке профессор держал портфель.

Я думал, что профессор уйдет сразу же, как только мы поздороваемся.

Но он стоял – видимо, заметил моё недоумение и ждал, когда я задам вопрос. Вопрос казался несколько интимным, но, если Штенбрег выжидающе молчал, значит ли, что он ожидал его?

Всё же, я спросил:

– Вы молитесь перед работой, профессор?

Штенберг почему-то улыбнулся и на мгновение опустил взгляд.

– Я всегда молюсь перед работой, Коул, – скромно произносит он. – Но в церковь для этого ходить не обязательно. Просто сегодня – особый случай.

Я кивнул.

Мы ещё немного помолчали.

Мне стало неловко.

– Я не приду сегодня в школу, – почему-то решил сообщить я, чем вызвал у Штенберга крайнее изумление.

– Почему же?

Я пожал плечами.

У меня была бессонная ночь.

– Выглядишь действительно не очень хорошо, – профессор покачал головой.

И даже сейчас он не покидал меня.

Мои вопросы были исчерпаны, а во взгляде Штенбрега читался какой-то пытливый интерес, который он хотел выразить словами, но также ждал позволения.

Тогда я так же выжидающе посмотрел на него, вскинув бровь.

В ту же секунду этот жест показался мне дерзостью.

– Ты веришь в Бога, Коул? – наконец-таки спросил Штенберг, немного улыбаясь.

Так я и задумался над этим вопросом.

Выглядеть перед профессором глупым вовсе не хотелось. Не хотелось также врать, льстить или уходить от ответа. Хотелось быть крайне честным и искренним.