Не доверяй мне секреты

Эти слова больно задевают меня – мягко говоря. Изо всех сил держусь, чтоб не заплакать, сжимаю кулаки, так что ногти больно впиваются в ладони. Я, конечно, понимаю, что он имеет в виду. Бог свидетель, я первая признаю, что совсем опустилась. Волосы нечесаны. Челку подстригаю сама ножницами. Вечно она лезла на глаза, надоело, взяла и откромсала. И теперь правый край выше левого. На одежде пятна. Отпечатки пальцев четырех детских ручек. Похоже, их уже не отстирать. Не успею вытереть ручки от йогурта у одной, как другая испачкалась мелом, залезла в грязь, измазалась шоколадом. Да, я совсем худая, знаю. Кофточка висит как на вешалке, глазищи в половину лица, щеки ввалились, скулы торчат. В коридоре есть зеркало, еще два в ванных комнатах. Я все вижу, все замечаю. Но слова его задевают больно потому, что хочется, чтобы он видел во мне прежнюю Грейс, такую, какой я была когда-то.

Он смотрит на меня, ждет, что я скажу, ждет, что стану что-то объяснять, оправдываться. Что я ему скажу? Что мне даже некогда поесть, что мне вообще не до еды? Что я слишком устаю, какая уж тут еда! Что сам акт, требующий наколоть на вилку кусочек чего-то и поднести ко рту, начисто убивает во мне всякий аппетит? Что я давно не чувствую вкуса пищи? А самое худшее – не вижу в этом никакого смысла?

– Ты что, в гости к своим приехал? – спрашиваю я, когда обоюдное молчание становится таким тяжелым, что я задыхаюсь.

– И да и нет. Возвращаюсь в поселок насовсем, с Моникой и с детьми, в общем, буду здесь жить.

Я сую ладони под бедра – только так могу унять дрожь.

– С чего это вдруг? Я еще тогда думала, что ты ждешь не дождешься, как бы поскорей удрать отсюда.

– Понимаешь, мы с женой решили, что, в конце концов, здесь нам жилось довольно неплохо. Саре уже четыре года, Тому всего два.

Он смотрит в окно, туда, где детская площадка с конструкцией для лазания и садовая хибарка, дальше низенький частокол, за которым раскинулся песчаный берег, на который обрушиваются и откатываются назад морские волны.

– Разве нам тут было плохо? – спрашивает он. – Лучше места, чтобы растить детей, не найдешь.

– Похоже, ты и вправду истосковался по родине.

Я говорю, а у самой тоже перед глазами всплывают картины прошлого, пикники на пляже, поиски сокровищ, ночевки в дюнах. Вспоминаю, как мы носились по берегу моря, босиком в любую погоду. Заливчики в скалах, замки из песка под дождем, мороженое, которое таяло и стекало по пальцам. Вспоминаю, как резвились на гаванской стене. Хвастались друг перед другом смелостью. Спорим, я залезу на это дерево выше, спорим, если постучишь в дверь миссис Янг, удрать не успеешь – поймают. Где-то оба подхватили ветрянку, две недели не ходим в школу, сидим запертые в гостиной, режемся в «Монополию», мухлюем из-за какой-то гостиницы, чтоб перейти на другой уровень. У меня все красные и зеленые, Стрэнд, Трафальгарская площадь, Бонд-стрит, Риджент-стрит, у него – Парк-лейн и Мейфэр. И в другие настольные игры, «Змейки и лесенки» например, змейка – перепрыгиваешь вверх, лесенка – падаешь вниз. Учимся играть в шахматы, сидим друг против друга, сосредоточенно думаем, пока один из нас не находит удачный ход и – мат.

– Значит, вернулся? – говорю я так тихо, что сама себя едва слышу.

– Моника нашла работу в Сент-Эндрюсе, терапевтом в поликлинике.

– Она у тебя молодец, – говорю я, а сама удивляюсь, как ей удается управляться еще и с двумя детьми. – Впрочем, она всегда была девочка собранная и организованная.

Звучит довольно ехидно. Я совсем не хотела этого.

Он улыбается:

– Моника всегда была трудягой, не то что мы с тобой.

– Но ты ведь выучился на архитектора?

– Да, но я не очень-то честолюбив. – Он смущенно смеется, будто признается, что это его самое уязвимое место. – Но мы наконец возвращаемся домой. Я возьму какую-нибудь работу на неполный рабочий день, зато больше буду с детьми. А Моника станет работать на полную ставку. Мы купили дом Жарденов. Помнишь такой?

– На Маркетгейт?

– Точно.

– Он же старый, вам придется вложиться, чтоб довести его до ума.

Он кивает, отодвигает чашку, ставит локти на стол. Я замираю, едва дышу. В голове какой-то гул, в душе радость и ликование. Сердце бьется так, что готово выскочить из груди, я уже представляю, как мы снова заживем рядом, это будет удивительно и прекрасно, я буду видеть его у газетного киоска, во время воскресных ланчей в пабе, на родительских собраниях, наши девочки обязательно подружатся, мы станем устраивать совместные новогодние праздники, а может быть, даже и пикники на природе, барбекю и все такое.

– Ну что, Грейс, двенадцать лет прошло… Ты-то как поживаешь?

Голос мягкий, словно он разговаривает с маленькой девочкой, но у меня горло перехватывает, трудно дышать…

– Ну… да… в общем-то… – Я умолкаю. Думаю. Тяну время. – Что ты хочешь знать? Что именно тебя интересует?

– Как живешь. Нравится быть женой и матерью? Как вообще жизнь?

Верчу в пальцах ложечку, что-то мычу, достаю из сушилки кучу детской одежды, начинаю складывать. Дохожу до четвертой футболки, когда он осторожно берет меня за руку.

– Так как все-таки поживаешь?