Не дрогнет рука.

Нужно сказать, что я имею обыкновение говорить с подследственными очень просто и спокойно и даже, если это не претит, то и дружелюбным тоном, но на этот раз я обращался к Бабкину подчеркнуто сухо и строго официально. Говорил сжато и от него требовал ясных и коротких ответов, которые тотчас же заносил в протокол. Бабкин заметил это и с беспокойством обернулся к сидящим на диване прокурору и Нефедову, почувствовав, что они сидят тут неспроста. Время от времени он начинал кричать, что все ему надоело, что это неслыханное безобразие морить человека в тюрьме ни за что ни про что, и если мы его не освободим, то он будет жаловаться в Москву. Каждый раз я давал ему «выкричаться», а потом так же методично продолжал допрос.

Прокурор с Нефедовым сначала внимательно нас слушали, а потом отвлеклись разговором о другом деле. Между тем Бабкин опять разволновался и наотрез отказался отвечать на мои вопросы.

- Напрасно, - сказал я ему, - это вам не поможет. Вот раньше, когда у нас не было еще бесспорных улик, полностью изобличающих вас как убийцу Глотова, вы могли отпираться, лгать, отказываться по нескольку раз от своих показаний, а теперь, когда эти улики у нас в руках (при этом я хлопнул ладонью по лежащей передо мной папке), вам остается только чистосердечно рассказать, как было дело.

- Ты меня на пушку не бери, - злобно ощерился Бабкин. - Это ты своей бабушке расскажи, а не мне. Никаких улик у вас нет и быть не может. В Озерном я не был и никого я там…

- Позвольте, позвольте, - перебил я. - Так вы, значит, говорите, что не бывали в Озерном? Но ведь вы же сами показывали, что в ту ночь, когда здесь, в Борске, был ограблен гражданин Морозов, вы ездили на поезде в Озерное.

- Мало ли что я говорил! - закричал он. - Тут у вас и не то на себя наскажешь, как начнете путать.

- Так вы, может быть, и от этой своей подписи откажетесь? - спросил я, открывая лежащую передо мной папку.

- Какой такой подписи? - буркнул Бабкин, но тут вдруг взгляд его, скользнув по раскрытым перед ним бумагам, остановился, как притянутый магнитом, на одной точке. Нижняя челюсть его отвисла, а лицо приобрело синеватый оттенок. Из-под последнего листка протокола, скрепленного корявой подписью Бабкина, выглядывал уголок фотоснимка. Даже по той небольшой части его, которая виднелась из-под бумаг, можно было судить о том, что на нем изображено.

- Вы что же, подпись свою не признаете, что ли? - спрашивал я Бабкина, как будто не замечая его волнения. - Если вы не можете ее разглядеть, то взгляните поближе.

Медленно, точно в кадре из замедленной съемки, поднялся Бабкин с места и склонился над столом тяжело, с натугою дыша.

- Знаете что, Бабкин, - сказал я, прикрывая рукой фотографию. - Будем говорить прямо. Даю вам последнюю возможность признаться самому, через минуту будет поздно. Вы сами знаете, что теперь нам все известно.

- Покажи! - хрипло прошептал Бабкин, продолжая смотреть на мою руку, прикрывавшую карточку, точно стремясь пробуравить ее своим взглядом.

Я приподнял руку и сдвинул в сторону бумаги. Бабкин нагнулся еще ниже и, увидев, что изображено на карточке, со свистом втянул в себя воздух.

- Отпечатался! Так и знал! - просипел он. Лицо его стало страшным: каждая жилка напряглась. Я побоялся, как бы его не хватил удар.

- Сядьте! - приказал я. - И рассказывайте, как было дело. Когда вы убили Глотова - вечером или под утро?

- Вечером, едва только стемнело, - ответил он, тяжело опускаясь на стул.

- Куда дели облигации, взятые у Глотова?

- У бабы спрятаны под печкой. Она покажет, где нужно кирпич вынуть.

Мое перо быстро забегало по бумаге, записывая отрывочные показания Бабкина. Если он не врал насчет облигаций, то теперь в наших руках была неопровержимая улика, полностью изобличающая Бабкина в убийстве Глотова. А Бабкин тем временем продолжал:

- …да, манатки Глотова я подкинул Семину, чтобы подумали на него. А топор я привез с собой из Борска…

Прокурор и Нефедов, не ожидавшие, судя по результатам прежних допросов, никаких признаний со стороны Бабкина, были поражены. Они разом поднялись и подошли к столу, полагая, что увидят ту несомненную улику, которая заставила закоснелого бандита, наконец, полностью признаться. Но ничего интересного они не увидели. На столе, кроме старых, уже известных им протоколов, ничего не было, а карточка лежала у меня в столе. Нужно признаться, что выглядела она, по крайней мере для Бабкина, вполне убедительно.

Снимок получился не особенно четким, но, как видно, Бабкин хорошо узнал свою физиономию, раз мой монтаж произвел на него такое потрясающее впечатление.