Не ее дочь

Жду пять минут, десять. И наконец слышу слева какие-то звуки и вижу бегущую по дорожке Эмму. Одну. Она тут же выскакивает на задний двор. Я прячусь, чтобы меня не заметили, и пригибаюсь еще ниже, дыхание сбивается. При виде Эммы на меня накатывается желание ее приласкать. При каждом взгляде на ее колышущийся красный бант. Все тот же красный бант и то же платье, и поношенные красные туфли. Это что, ее форменная одежда? Я пытаюсь вспомнить, носили ли форму другие дети в школе, но ничего такого вспомнить не могу.

Эмма забегает в игрушечный домик и с глухим стуком захлопывает дверь. Я высматриваю няню и вижу идущую по дорожке девушку с рюкзаком Эммы в руках.

– Эмма, я иду в дом.

Эмма молчит. Няня вздыхает и скрывается в доме. Я слышу, как закрывается дверь. Потом из игрушечного домика появляется Эмма и идет к пятачку газона. Она садится на траву и погружает пальцы в мягкую почву.

Я меняю позицию, чтобы лучше ее видеть. Смотрю, как взлетают и падают над ее головой клочки травы, словно конфетти. Мне хочется с ней поговорить, попросить ее подойти к лесу. Завязать разговор. Я просто хочу…

Хлопает задняя дверь, и появляется няня. Руки скрещены на груди, и даже с такого расстояния я могу догадаться, что означает выражение ее лица.

– Эмма Грейс, прекрати копаться в грязи! Ты же знаешь, твоя мама этого не любит.

Эмма вскидывает голову, ее руки застывают в воздухе. Она встает и вытирает ладошки о платье. И говорит что-то, чего я не слышу, а няня кивает.

Обе входят в дом, и я подкрадываюсь поближе. Не знаю, что делать дальше. Почему она всех так раздражает? Может, я чего-то не замечаю? Какую-нибудь скрытую черту характера, которая превращает ее в несносного ребенка?

Так я сижу целый час. Мне хочется писать. Сейчас начало лета, и солнце заходит поздно, но в этой местности солнце – это, скорее, абстрактное понятие, чем подлинное явление. Еще до наступления темноты подъезжает машина, высвечивая фарами деревья. Я прячусь подальше, чтобы меня не заметили, хотя я и так в полной темноте. Холодает, а мои черные джинсы до сих пор влажные. Нужно выбраться из леса до наступления вечера. Придется освещать путь фонариком в сотовом, а его свет может выдать меня бдительным соседям. Я подкрадываюсь к кромке леса, чтобы посмотреть, кто приехал – дерьмовая мамаша или дерьмовый папаша.

Из машины выходит дерьмовая мамаша, отстегивает малыша с заднего сиденья и идет к дому. Хлопает дверь. Потом тишина. Через несколько минут за машиной Эми останавливается еще одна, и дверь дома снова хлопает.

Я напряженно прислушиваюсь, но стоит удивительная тишина, даже соседские детишки не устраивают возню. Я замираю минут на десять, а потом задняя дверь открывается и выбегает Эмма – нет, вылетает. И вот она уже почти в лесу и направляется ко мне.

– Ох ты, черт! – шепчу я, наблюдая за ней, и скрючиваюсь в плотный комок. Красный шар на фоне черного вечернего неба.

Но Эмма меня не видит. Она кого-то испугалась.

Вслед за ней выскакивает мать, на сей раз без младенца на бедре, и вопит во всю глотку:

– Эмма Грейс, немедленно вернись!

В раздраженный тон матери вплетается что-то еще – толика яда и угрозы. Эмма останавливается и раскачивается взад-вперед. Она уходит из леса, и когда я тянусь к ней, рука хватает пустоту.

Эми делает несколько шагов вперед, а Эмма пятится обратно в лес.

– Сколько раз тебе говорить, чтобы не ходила в лес? Вернись сейчас же! Домой, я кому сказала!

Эмма двигается осторожно, совсем не по-детски, словно в замедленной съемке.

– Сейчас же, Эмма!

Эмма идет с понурой головой и останавливается в шаге от матери. Я задерживаю дыхание, а потом Эми хватает Эмму за локоть и трясет, пока слезы не начинают жечь мне глаза.

– Да что с тобой такое? Почему ты никогда не слушаешься? Послушай меня хоть раз!

Эмма что-то кричит, и мать отпускает ее, обветренные щеки Эми подрагивают от злости. Она похожа на персонажа мультфильма – раздувается от ярости и шипит. Я вижу самую суть их отношений. На заднем дворе в штате Вашингтон я понимаю, как они взаимодействуют день ото дня. Я замечаю сомнения на лице Эми – уйти или спустить на дочь всех собак? – и жду, какая сторона ее натуры победит.

Она приближается к Эмме почти вплотную. Наклоняется над дочерью, так что из тесных брюк вываливается живот. В эту секунду она воплощает в себе всю тяжесть материнства: ее злость, ее искаженное лицо, вся ее жизнь. Перед ней стоит прекрасная, непорочная дочь, перед которой впереди вся жизнь, и не желает слушаться. Некоторые отношения просты. Эми – крупная, убогая и стареющая, а Эмма – юная, маленькая и прекрасная, а значит, Эмма всегда будет напоминать матери о том, что та потеряла.

Эмма говорит что-то матери, и та шепчет что-то в ответ. Услышать я не могу, но Эмма качает головой, садится и начинает выть, и это застает меня врасплох. Прежде я не видела от нее такого проявления чувств. А потом Эми разворачивается, и Эмма плетется за ней с вытянутыми руками.