Не ее дочь

Проведя весь день на воде, мы запаслись продуктами и солнцезащитным кремом в магазинчике за пределами города и поели на природе, под звездами. Первый день получился великолепным – никаких слез или вопросов про родителей, вообще никаких тревог. Она слопала обильный ужин, а позже снова попросила перекусить, после чего я разрешила ей посмотреть мультфильм на моем телефоне. Затем Эмма вернула его мне.

– Уже пора спать?

Я посмотрела на большие часы над камином.

– А в котором часу ты обычно ложишься?

– Когда засыпаю.

Я задумалась, читал ли ей кто-нибудь сказки на ночь, укрывал или пел колыбельные, расчесывала ли ей мать волосы после купания? Да и вообще, насколько регулярно ее купали? Говорил ли ей кто-нибудь, какая она чудесная? Спрашивал ли, чем будет заниматься, когда вырастет? Глаза защипало от слез, но я сморгнула их и откашлялась. Бессмысленно гадать на эти темы.

– Хочешь спать?

– Ага.

– А ванну принять хочешь?

– А можно? То есть настоящую ванну?

– Ты принимала ванну дома?

– Нет, у мамы нет времени, и нужно слишком много горячей воды. Можно? Можно мне принять ванну?

Наверху была маленькая ванна.

– Давай ее наполним.

Пока наполнялась ванна, я села рядом, а Эмма плескалась и играла с двумя Барби, которых мы купили в «Уолмарте». Я просмотрела рабочие имейлы на телефоне, отправила еще несколько сообщений и дождалась, пока она наиграется, чтобы ее помыть. Потом завернула Эмму в пушистое полотенце и осторожно отнесла вниз, в спальню. Помогла ей натянуть ту же пижаму, и Эмма забралась на высокую кровать.

– Кто-нибудь пел тебе колыбельные?

Она покачала головой.

– Хочешь, чтобы я спела, или просто ляжешь спать?

– А ты можешь спеть? – тоненьким голоском спросила она.

– Конечно, могу. – Я прочесала все закоулки памяти в поисках колыбельной. – «Не плачь, малыш»? «Сияй, звездочка, сияй»? «Малютка паучок»?

Эмма выжидающе натянула одеяло до подбородка. Я откинула с ее лица волосы и начала «Сияй, звездочка, сияй». Голос слегка хрипел в вечерней тишине.

Эмма вздохнула и потянулась в темноте к моей руке, сплела теплые пальцы с моими и потом поднесла мою ладонь к груди.

Мой голос задрожал от эмоций, и я погладила ее лицо другой рукой. Дыхание Эммы стало размеренным, я напела остаток мелодии без слов, и всего через несколько минут Эмма уже спала.

Я высвободила пальцы и смотрела, как в темноте поднимается и опадает ее грудь. Девочка уютно устроилась в незнакомой кровати. Я практически с ней не знакома, но уже влюбилась. Я не прошла через ежедневную рутину, как всякая мать. Но знала, что она особенная, мне суждено было ее встретить, и я сделаю что угодно, лишь бы оберегать ее и оставить здесь, со мной.

* * *

Снаружи стрекотали сверчки и квакали лягушки. Эмма вопросительно посмотрела на меня, широко открыв глаза.

– Что это?

– Ты про звуки?

– Да.

Она придвинулась по бревну ближе ко мне.

– Это сверчки и лягушки, солнышко. Им нравится петь по ночам. Они все поют, поют и поют. Так они разговаривают друг с другом. Вроде как мы с тобой сейчас.

Я наклонилась вперед и подбросила в костер еще несколько веток.

– Я не люблю лягушек.

Я ободряюще обняла ее за плечо.

– А ты знаешь, что некоторые мамы-лягушки откладывают сотню яиц и вынашивают их на спине?

Эмма прижалась ко мне. Ее кожа была такой горячей. Мою руку щекотали тонкие детские волосики.

– Как те яйца, которые мы едим?

– Нет, из тех яиц рождаются лягушата. Можешь себе представить столько маленьких братьев и сестер, бегающих вокруг?

Она хихикнула.

– Расскажи что-нибудь еще про лягушек.

Я перебрала случайные факты о лягушках, которые пришли на ум, и покопалась в стоящей у ног сумке в поисках зефирок маршмеллоу. Наколола один пухлый белый цилиндр на шампур и вручила его Эмме.

– Ты когда-нибудь жарила маршмеллоу?

– Нет.

– В детстве я это обожала. Хочешь, научу тебя?

Эмма пересела на край бревна. Я показала, как поднести шампур с маршмеллоу к огню и постоянно вращать его, чтобы зефирина не обуглилась, но как следует пропеклась. Как только все было готово, я вытащила крекеры и толстые плитки шоколада, и Эмма сплющила горячую и липкую массу в сладкий бутерброд.

– А теперь сожми.

Эмма надавила, и верхний крекер сломался от нажима.

– Ой! Сломался!

– Ничего страшного. Они всегда ломаются. Видишь, как плавится?

Эмма осмотрела растекшийся маршмеллоу.

– Можно откусить?

– Может быть горячо. Дай сначала я попробую. – Я откусила свой, и знакомый вкус перенес меня обратно к шумящим кострам и походам с отцом. – Если подуешь, будет не так горячо.

Эмма подула на свой бутерброд и откусила. А потом взвизгнула и отдернула его ото рта, а на ее колени плюхнулась длинная вязкая нитка.

– Смотри! Оно как клей!

– Ага, выглядит как клей. Маршмеллоу становятся длинными и вязкими. – Я еще раз откусила. – Нравится?