Не гаси свет

— В ее работах нет ни малейшей изысканности, никаких тонкостей или ухищрений, — стала объяснять Эсперандье. — Она сознательно исключала эстетическую и катарсическую функции искусства, хотела, чтобы ее «месседж» был понятен всем.

Сервас поморщился — рассуждения о художественном стиле Селии Яблонки были ему неинтересны. Сам он вообще предпочитал готику.

— Где сделаны эти фотографии? — спросил он свою приятельницу.

— На улице. И в сквоте. Часть работ там и экспонировалась. Селии было недостаточно, чтобы посетители просто смотрели на снимки, она хотела, чтобы они оказывались внутри, и придумала звуковое сопровождение. Механический голос приглашал их посетить сквот и увидеть завершение экспозиции. Чтобы облегчить задачу, она расклеила небольшие афишки на всем пути следования.

— И что, получилось?

Шарлен поморщилась:

— Не так чтобы очень… Несколько смельчаков «прошли путь до конца», но завсегдатаев моей галереи — увы — жизнь отверженных не интересует.

Мартен кивнул. Он знал, что жена его коллеги не питает иллюзий о посетителях художественных выставок в частности и о мире современного искусства в целом. Она много рассказывала ему о том, как с помощью миллионов долларов и евро надувается пузырь спекуляций, как сговариваются торговцы искусством, галеристы и аукционисты, чтобы «создать репутацию» тому или другому художнику и вынудить музеи и частных коллекционеров платить втридорога за вполне рядовые произведения. В любой другой области за подобные «фокусы» сажают в тюрьму.

— Не уверена, что в моем лице ты нашел самый надежный источник информации… — сожалеющим тоном произнесла Шарлен. — Я не слишком хорошо знала Селию, хотя, пока шла выставка, мы много общались, и… Знаешь, что странно: сначала она была полна жизни, а потом вдруг изменилась — помрачнела, стала дерганой, затравленной, так что, честно говоря, ее самоубийство меня не удивило.

Сервас мгновенно насторожился… Сама по себе эта информация подтверждала версию суицида, но в словах собеседницы ему померещился некий диссонирующий звук. Или он себя накручивает? Хочет во что бы то ни стало выискать деталь, за которую можно будет зацепиться, доказать, что следователи проморгали главное? Ничто не подкрепляло эту гипотезу — кроме ключа от гостиничного номера…

— Говоришь, она менялась все то время, что вы общались? — уточнил полицейский.

— Именно так.

— Как долго это продолжалось?

— Мы познакомились месяцев за девять до ее гибели…

— Какой она тогда была?

Шарлен задумалась.

— Очень энергичной, полной энтузиазма. Строила планы, выдавала десять идей в минуту! А в конце еле ноги таскала. Стала безразличной и жутко рассеянной… Напоминала привидение.

«Что произошло? — спросил себя Мартен. — Селия Яблонка впала в тяжелейшую депрессию всего за несколько месяцев. Такое случилось с ней впервые или это был рецидив?»

— У тебя есть адрес сквота? — спросил он.

— Почему ты заинтересовался этим делом?

Сервас и сам не знал, что ищет. Дело о самоубийстве Яблонки давно закрыто и не входит в юрисдикцию уголовной полиции.

— Позавчера мне в ящик бросили вот это. — Он показал приятельнице электронную карточку.

— Что это такое? — не поняла она.

— Ключ от номера, где умерла Селия Яблонка.

— Ты знаешь, кто это сделал?

— Понятия не имею.

Сервас прочел в глазах женщины недоумение и вздохнул:

— Ты не находишь, что все это как-то непонятно и… неприятно?

Он остановился у ворот с табличкой «Общественный центр самоуправления. Прошения, взаимопомощь, самоуправление». Окна первого этажа были заложены кирпичом. Знававший лучшие времена фасад украшали граффити и многоцветная фреска, изображавшая корабль с беженцами, попавший в жестокий шторм, решетки с колючей проволокой, яркие прожектора, охранников с собаками, судей в мантиях, вооруженных револьверами спецназовцев, полицейских с занесенными для удара дубинками, детей, играющих в футбол среди развалин…

Сервас вошел во двор с растрескавшимся асфальтом, сквозь который проросла трава, и направился к подъезду. У крыльца были припаркованы машины, а недалеко от них стояло несколько велосипедов. Войдя в застекленную дверь, он понял, что в доме бурлит жизнь. На вешалке висели пальто, а к желтым стенам были приколоты детские рисунки и самодельные плакаты: «Полиция контролирует. Суд сажает», «Долой высылку из страны! Общество должно защищать себя, а люди — бороться за свои права!», «Они не заставят нас молчать!», «Подними на смех мэра!»

«Да уж, атмосфера в нашей стране предгрозовая, — подумал Мартен. — Безропотное смирение одних, глухое недовольство других, и последних становится все больше…»

Со второго этажа доносились вопли ребятишек и раздраженные голоса матерей.

За спиной раздался женский голос:

— Я могу вам помочь?

Сервас повернулся, ожидая увидеть девчонку с косичками-дредами в вязаной шапочке и с «косячком» в зубах, но перед ним стояла женщина в джинсах и свитере, со строгим пучком волос и в круглых очках.

— Я хотел бы видеть директора центра, — ответил Мартен.

— Директора? А вы…

Сервас показал удостоверение, и ему показалось, что женщина брезгливо поморщилась: