Не гаси свет

Лицо девушки оставалось в тени, и мадемуазель Штайнмайер не поняла, почему ее глаза так сверкают. Опустив взгляд, она остолбенела: руки стажерки были покрыты татуировками, как кружевом, — от плечей до запястий. «Теперь понятно, почему она никогда не приходила на работу в одежде с короткими рукавами…» — подумала Кристина. На правом предплечье ее коллеги было наколото алое солнце, заходящее над темно-красными небоскребами, а чуть ниже — статуя Свободы и синие волны Гудзона. С другой руки весело скалился желтый череп с пустыми черными глазницами, паутина оплетала пунцовые розы и большой крест… Бедра и ноги девушки тоже были «разрисованы»… Этот примитивный алфавит, очевидно, имел смысл для той, что носила его на себе. «Все равно что разгуливать по миру с книгой жизни на собственной коже». Взгляд Штайнмайер задержался на едва обозначенной груди Корделии, на ее пупке, в котором, как это ни странно, не оказалось пирсинга, на атлетически накачанных мышцах живота и по-мальчишески узких бедрах. Венчал картину гладкий, как раковина, лобок.

Кристину зазнобило.

Бесконечно долгое мгновение она, не отрываясь, смотрела на клитор, украшенный тусклой металлической подковкой с бусинками на концах.

У нее закружилась голова, и кровь быстрее побежала по жилам.

— Входи… — сказала Корделия.

15. Дуэт

Ребенок зашелся в крике.

Из соседней комнаты донесся обиженный писк младенца, потом раздался нежный успокаивающий голос Корделии: «Тише, ангелочек… не сердись, леденчик… кто тут мамина любишка, зайчик мой сладкий…» — и малыш умолк.

Кристина огляделась.

Мебель из «Икеи», грошовые безделушки, постеры фильмов «Шоссе в никуда», «Ворон», «Порок на экспорт»… Слишком громкая музыка — бухающие басы, двухчастное техно для танцпола, запах горящих свечей, вопли ребенка, алкоголь, нагота Корделии… Штайнмайер с трудом перебарывала дергающую боль под черепом.

В этой квартире было слишком жарко. Уже через секунду незваная гостья начала задыхаться. Бросив сумку, она вышла на балкон. В небе над домами догорали последние всполохи дня, пробивавшиеся через низкие темные облака. Четырьмя этажами ниже по-прежнему громко перекликались фигурки в капюшонах: «Эй, мужик, твой братишка меня достал!» Они прогревали мотор машины и слушали рычащий рэп, извергающий на предместье поток избитых истин. Кристина представила, как будет возвращаться пешком к метро, поежилась и вернулась в комнату.

Все получилось совсем не так, как она предполагала: увидев ее, Корделия ничуть не удивилась. «Интересно, она всегда разгуливает по дому голяком или это “выступление” для меня, чтобы сразить наповал?» — думала Штайнмайер. Нужно было взять себя в руки, переломить ситуацию.

Она и подумать не могла, что у ее помощницы есть ребенок. Сколько ей лет? Двадцать, не больше. Стажерка получает жалкую зарплату… Интересно, где отец ребенка?

Когда Корделия вернулась из детской, на ней был черный пеньюар — она и в нижнем белье предпочитала этот цвет остальным. Хотя обшлага рукавов и надпись по подолу FACK ME, IʼM FAMOUS[40] были красными. Пеньюар был коротеньким и едва прикрывал бедра девушки.

— Какого черта ты сюда заявилась? — поинтересовалась она у посетительницы.

— Хочу понять, зачем ты соврала, — ответила та.

Они встретились глазами, и Кристина нарочито спокойно опустилась на продавленный диван, пытаясь унять бешеный стук сердца.

— Убирайся! — прошипела стажерка. — Вали отсюда. Немедленно.

Гостья проигнорировала угрозу, прозвучавшую в голосе хозяйки.

— Итак? — Штайнмайер выдержала паузу, подняла глаза и изобразила удивление: «Чего стоишь, подруга?»

По лицу Корделии было понятно, что она пытается взвесить ситуацию, прикидывает, как не прогадать. Ее густо подведенные черным глаза, не отрываясь, смотрели на Кристину:

— Ты не имеешь права здесь находиться. Вон! Уноси ноги!

— А если не унесу, что ты сделаешь? — небрежным тоном поинтересовалась ее коллега. — Вызовешь полицию?

Ей показалось, что на долю секунды стажерка засомневалась. Наконец Корделия издала нервный смешок и кивнула.

— Ладно, будь по-твоему… — Саркастический тон говорил о том, что наглая лгунья не утратила хладнокровия.

Хозяйка ушла на кухню, и Кристина услышала, как открылся холодильник и как хлопнула, закрываясь, дверца. Затем девушка вернулась с двумя запотевшими бутылками пива. Она поставила одну из них перед гостьей и устроилась в кресле напротив нее.

— Итак, мадам-я-все-воспринимаю-всерьез, что будем делать? — насмешливо поинтересовалась она. Ее пеньюар задрался, но нахалка и не подумала одернуть полы и прикрыться. Она схватила бутылку, сделала глоток, и Штайнмайер последовала ее примеру — она чувствовала жажду из-за выпитого в кафе коньяка.

— Кто уговорил тебя соврать? — спросила Кристина.

— Какая разница? — Зрачки Корделии были расширены, и ее коллега спросила себя, уж не под кайфом ли она. — Ты притащилась только для того, чтобы задать этот вопрос? Сюда, в этот квартал? Не побоялась? Что за прикид ты напялила, где откопала это уродство?