Не герой

— Ха, ха, ха, ха! Ах, Дмитрий Петрович! Я смотрела на вещи!? Как я могла смотреть на них, когда я ровно ничего не понимала! Да, именно, я только смотрела, смотрела как на диковинки, выставленные в каком-нибудь музее, и думала об них то, что мне подсказывали… Я попала в ваш кружок, где думали так-то, я слушала, слушала и наслушалась и стала думать тоже так!.. Это с нами, с женщинами, всегда так бывает, пока жизнь не перетрет и не перемелет нас в муку…

— Ну, а когда перетрет и перемелет, тогда что?

— Тогда? Ха, ха! Тогда, действительно, мы научаемся смотреть на вещи! Тогда у нас образуется свой взгляд, но уж такой твердый и крепкий, что колом его из головы не выбьешь!.. Да, и теперь у меня есть свои взгляды, действительно есть!

— Вот и познакомьте меня с вашими взглядами!

— У меня только один взгляд, а из него уж вытекает все остальное… Все люди — свиньи, все до одного! Значит, не стоит жить для других, а нужно жить только для себя!

— О!

— Да, да! Я пришла к этому! И в этом меня никто не разубедит, никто!

— Чтоб утверждать это, надо было изучить многих! — возразил Рачеев

— Ха, ха, ха, ха! Достаточно двух!.. Ха, ха, ха! Я двух изучила основательно, а других так себе! Да, да, заметьте: если вам Антон Макарыч наклеветал на меня, будто я со всеми и с первым встречным, то это гнусная клевета!

— Ничего подобного он не говорил мне!..

— Не говорил, так скажет… От него можно всего ожидать!.. Вы не можете вообразить, что это за подлый человек!.. — промолвила она с выражением бесконечной ненависти.

— Но что же он вам сделал такого? — спросил Рачеев, искренно заинтересовавшийся ее объяснением.

— Что он мне сделал? Ничего! Ну да, конечно, ничего! Другие даже найдут, что он поступил благородно… Ну да, конечно, благородно, потому что он не прибил меня и к суду не привлек за измену… Ведь другие мужья и до этого доходят…

— Но все-таки, что же он вам сделал, Зоя Федоровна?

— Да ведь вы знаете эту историю! Он вам рассказывал… Но воображаю, как он рассказал. Воображаю, сколько клеветы на меня, на всех, на весь мир!.. Нет я должна рассказать, как это было… Знаете, как это говорится по латыни? Ну, как это? Антон Макарыч. часто повторял… Altera, altera…

— Audiatur et altera pars [7], - подсказал Рачеев.

— Ну, вот это самое, это самое! Так вот, не угодно ли вам raudiatu?! Вы не обращайте внимания, что я хожу по комнате. Я иначе не могу… Как только волнуюсь, сейчас, как маятник… И тогда могу говорить, сколько угодно. Сяду — и ничего в голове нет. Вы помните, как мы хорошо жили… Конечно, я к Антону Макарычу не питала какого-нибудь восторженного чувства, да этого нельзя было и требовать. Он, как вам известно, никогда не отличался красотой, а женщина, как там себе хотите, всегда остается женщиной! Женщина — эстетик по натуре, в душе у нее всегда живет потребность красоты… Но я уважала его и питала к нему чувство… Ну, как вам сказать?.. Чувство привязанности, привычки, как хотите назовите, — одним словом, спокойное и доброе чувство. Но вот появился у нас Павел Петрович…

— Кто это Павел Петрович? — спросил Рачеев.

— Павел Петрович Киргизов! Дело было так: Антоша наш маленький заболел дифтеритом. Мы пригласили Киргизова, и он стал лечить его. Он ухаживал за ним, как за родным. Антон Макарыч писал тогда какую-то срочную работу, писал, почти не вставая из-за стола, а мы с Павлом Петровичем просиживали у постели больного дни и ночи напролет… Подумайте, человек отказался от практики и от всего ради моего сына… Впрочем, у него, кажется, никакой практики не было… Сидели мы с глазу на глаз в тесной каморке, при тусклом свете ночника, говорили шепотом, а больше молча смотрели в глаза друг другу…. Вы понимаете, как это действует!.. Я же говорю вам, что он был очень красив, а я… я женщина!.. Ну понятно, он заронил в мою душу искру… Мы сблизились. Но вы не подумайте, что мы тогда же сблизились. Ничего подобного. Мы даже не сказали друг другу ни слова и, может быть, не знали ничего о своих чувствах… Антоша умер, бедный малютка… Ах, это были ужасные дни! Я убивалась, я ни в чем не могла найти утешения… Подумайте, потерять единственного сына! Боже мой, даже вспомнить страшно…

Она остановилась перед окном и с минуту глядела в него. Лицо ее омрачилось тяжелым воспоминанием, глаза сделались влажными. Она проговорила, продолжая смотреть в окно:

— Женщина, у которой есть ребенок, — мать, благородное существо; женщина без ребенка… Что она такое? Самка, не больше… Ах, о чем я? — вдруг спохватилась она и снова принялась ходить по комнате.