Не герой

Он и сам не мог объяснить себе, почему он не ожидал этого, когда так было естественно, чтобы Ползиков, его старый товарищ, посетил его. Может быть, это потому, что в течение трех недель, которые прошли после их случайной встречи, Антон Макарыч до сих пор ни разу не был у него!

— Хе, хе!.. Напрасно! — своим обычным тоном преувеличенной иронии ответил Ползиков, пожимая ему руку. — В наших местах, брат, каждую минуту следует ожидать какой-нибудь неприятности…

— Нет, зачем же так? Я рад тебя видеть! — сказал Рачеев.

— Рад? Меня? Ха, ха, ха, ха! Вот уж не понимаю, извини, что тут приятного! Пьяная рожа, говорит одни мерзости… Не понимаю! И если бы не знал наверняка, что ты не любишь говорить для красного словца, то даже не поверил бы!

Он сел и грузно оперся обеими руками на стол.

— И скажи ты мне, пожалуйста, Дмитрий, почему ты мне такую честь оказываешь? А? Ведь, в сущности говоря, я, выражаясь высоким слогом, не более как протухлая дрянь, старый засаленный сюртук департаментского чиновника, вывороченный наизнанку и доставшийся департаментскому сторожу… Не более. А между тем ты вот, например, Мамурину руки не подал, а мне даже говоришь — очень рад. Чем это объяснить? А?

— А тебе уж это известно? — с удивлением спросил Рачеев.

— Ну, еще бы! Наша литература такая баба-сплетница, что на другой же день все становится известно, что бы ни случилось, будь это в четырех стенах или хоть в супружеской спальне, замкнутой на ключ. Разумеется, известно. Да только не в этом дело. Так почему же, говорю, такая мне честь? А?

— А вот почему, Антон Макарыч, если хочешь знать правду! — ответил Рачеев. — Мне кажется, что тебя мучает совесть, а Мамурина — нисколько. А это все-таки дорогая штука, и ее надо ценить, когда совесть еще может мучить. С этого места еще человеку виден кусочек голубого неба…

— Гм… Да… Может быть, оно и так!.. — раздумчиво проговорил Ползиков. — Совесть… Ну, у Мамурина, положим, ее никогда и не было… Ха, ха, ха! Так он тебе свое profession de foi изложил. Умеренный либерал! Ха, ха, ха, ха!.. И вот в самом деле — как и слова хорошо подобраны: умеренный либерализм. Что есть либерализм? Стремление к разумной свободе, к разумно-свободному развитию народных сил — умственных, нравственных и материальных… Так, что ли? А? Ведь кажется, это вещь безмерно прекрасная, единственная вещь, к которой следует стремиться неумеренно. А они и тут точку с запятой поставили: стремись, дескать, к развитию, но не очень!.. Понимаешь? Водку можно пить неумеренно, а стремиться к развитию народных сил — умеренно… Ах, черти! Но ты не думай, что я пришел к тебе обсуждать теорию умеренного либерализма. Это я так, между прочим… Отчего не воспользоваться случаем выругаться?.. А пришел я… Нет, об этом после. Скажи, как ты поживаешь? Как Петербург на тебя действует?

— Не очень хорошо. Вот видишь: нашло даже что-то вроде сплина.

— Ага! Ну, еще бы! Этакий херувим — потому что у тебя взгляды на жизнь херувимские и вдруг сразу окунулся в здешнюю сутолоку! А богине представился?

— Богине? Ах, да, да!.. — Рачеев вспомнил, что это название не могло относиться. ни к кому другому, кроме Высоцкой. — Представлялся богине. И много раз!

— Да уж ей стоит только раз представиться, а там тебя начинает тянуть к ней какая-то невидимая сила… Ну, как нашел ее?

— Женщина интересная!..

— Слабо, слабо сказано! Ну, а впрочем — все-таки она женщина, следоветельно, цена ей медный грош. Все они, вместе взятые, стоят один медный грош, хотя продают себя гораздо дороже… А ты мне вот что скажи, Дмитрий, о чем ты беседовал с мадам Ползиковой, Киргизовой тож, и прочая, и прочая, и прочая.

— С Зоей Федоровной? Да неужели и это тебе известно? Каким образом? — окончательно изумился Рачеев.

— Ах, херувим, херувим! Истинный ты херувим! — воскликнул Ползи-ков, покачивая головой. — Говорю же тебе, что у нас всем бывает известно все от слова до слова, до малейшей подробности. Да это еще слава богу, а то литератор Матрешкин в «Заветном слове» в фельетоне всю твою подноготную опишет: как ты с женой живешь, сколько раз и при каких условиях изменил ей, да вдобавок еще, для красоты слога, припишет тебе все те мерзости, которые сам сделал… Итак, о чем ты беседовал с вышеупомянутой дамой?

— Беседа была интересна, и я все собирался поговорить с тобой, Антон Макарыч…

— Со мной? Это что же? Поручение какое? Претензия? А? — спросил Ползиков, скривив рот в презрительную улыбку.

— Сейчас все тебе объясню. Признаюсь, это нелегко. Все у нее выходит как-то запутанно…

— У них все запутанно, дружище! У них малый мозг сидит на месте большого, а большой на месте продолговатого… А мысли рождаются у них в спинном мозгу… Ну, излагай, излагай, любопытно!..

— Излагать все, что она мне говорила, я тебе не стану…

— Ну, еще бы!.. Я подлец, я мерзавец, разбойник, разбил ее жизнь, а она — ангел, угнетенная невинность и так далее. Меня следует повесить за то, что я отказался содержать ее вместе с господином эскулапом Киргизовым… Этого уж, конечно, не стоит излагать…