Не герой

– Как не возьмет? Почему не возьмет? Да он ее читать не будет, а если прочтет, то все равно ничего не поймет, а если даже поймет и увидит, что она неудачна, то все-таки напечатает, потому что под нею стоит мое имя… Ты возмущен? Я тоже. Это не литература, а лишь техника литературная… Знаю, знаю…

– Но, наконец, критика что скажет?

– Критика разругает, конечно… Но дело в том, голубчик, что критика все равно разругает, напишешь ли хорошую вещь, или дурную. Это ее призвание… Иную вещь публика читает взасос и отовсюду слышишь похвалы: ах, как хорошо! Ах, как глубоко! Ах, как художественно! И сам чувствуешь, что вот над этим ты посидел, подумал, пострадал, и действительно вышло хорошо. А критик говорит: а мне не нравится, вот и все! Не глубоко, не художественно, не реально, и делу конец! Мы, братец, давно уже мимо газетной критики проходим. Ничему у нее не научишься, а только печень испортишь!.. Ну, однако, я тебе в самом деле очень рад. Я чертовски заработался. Еще таких три дня, и положу перо… Не знаю, выдержу ли только. В голове какой-то сумбур. Все эти герои, с которыми, собственно говоря, я даже плохо знаком, нахальнейшим образом распоряжаются в твоей голове, как дома. Что нового?

– Ты похудел и побледнел, Николай Алексеич!

– Это пустое! Что нового? Ну, что, получу Шекспира? – он засмеялся.

– Получу я, а не ты!.. Интересная женщина Евгения Константиновна, но влюбляться в нее не вижу надобности. Я у нее часто бываю…

– Бывай, бывай почаще и не торопись открещиваться… Еще, может быть, Шекспир мне достанется. Погоди-ка, я тут допишу одну фразу, а то потом забуду…

Он дописал фразу и стал переодеваться. К обеду он никогда не выходил в небрежном виде. Вид ситцевой рубахи, короткого пиджака и мягких туфель был невыносим для Катерины Сергеевны и мог испортить целый день.

Позвали обедать. Катерина Сергеевна была оживлена, весела и разговорчива.

– Вы сегодня прекрасно настроены… Я очень рад, – сказал Рачеев.

– О да, великолепно! – ответила она. – Мы через неделю едем за границу…

– Что? Куда? Зачем?

– Боже мой, как он удивлен и возмущен! Вам ехать за границу!? С вашими ограниченными средствами? О жестокосердая жена! Это она тащит мужа-труженика, заставляет его сидеть день и ночь за работой, чтоб удовлетворить своему капризу! Ну, так это и есть. Это мой каприз…

– На чем-нибудь основанный, конечно…

– Я думаю! Мы засиделись! Оба раздражительны стали. Николай Алексеич в своих романах повторяется. Ему надо освежить, свои наблюдения, расширить кругозор… За границей мы будем дружнее и больше будем любить друг друга… Семейная жизнь ведь в сущности искусственная вещь, ее надо и поддерживать искусственными способами. Если приедете в Петербург, то увидите, какими мы милыми образцовыми супругами приедем…

Теперь Рачеев понял, зачем Баклановым нужно много денег. Понял он и оживление Катерины Сергеевны. Она была вся поглощена своим новым проектом, который обещал ей заманчивые перспективы. Она сама крайне недовольна была своей нервностью, принявшей в последнее время опасные размеры, и ей хотелось непременно починить себя. Что за удовольствие быть брюзгой, постоянно отравлять хорошее настроение других и видеть вокруг себя людей, погруженных в мрачную думу? Они рассчитывали поехать в Италию, а если хватит денег, побывать в Греции.

– И вы, Лизавета Алексевна, едете за границу? – спросил Дмитрий Петрович.

Лиза почему-то густо покраснела.

– Нет, я остаюсь… – ответила она.

– Ни за что не хочет, как ни уговаривал ее!.. – заметил Бакланов.

– Лиза? О, что вы! Она не поедет по принципу! – с добродушно-лукавой усмешкой сказала Катерина Сергеевна. И она продолжала тоном комически-важным. – Как можно ездить по Европе, когда еще не изучил своей бедной родины? Как можно тратить деньги на приятные прогулки в Италию, в Грецию, когда там, в далекой деревне, мужики нуждаются в просвещении и ждут не дождутся, когда же, наконец, она, Лиза, придет к ним и просветит их… Лиза, не сердись, я шучу!.. Нет, в самом деле, у нее очень серьезные намерения…

– Никаких у меня намерений нет! – еще сильнее прежнего краснея, промолвила Лиза.

– Ну, как же, рассказывай!.. Это скромность!.. Ах, да!.. Мы забыли сказать вам самое главное: тетушка Лизы и Николая умерла…

– Тетушка? Ирина Матвевна? – с изумлением воскликнул Рачеев.

– Да, – ответил Николай Алексеевич, – третьего дня мы получили телеграмму. Она умерла и, конечно, отказала все Лизе…

Произошло короткое молчание. Рачеев сопоставил это известие с сообщением Катерины Сергеевны о сердечных намерениях Лизы, и в голове его начали составляться догадки насчет этих намерений. Но он ничего не сказал по этому поводу. Разговор переменился. Дмитрий Петрович заговорил о последней истории Ползикова с Зоей Федоровной. Подали кофе. Николай Алексеевич наскоро выпил его и стал извиняться.

– Поболтай, голубчик, с Катей! Мне надо кончить одну сцену…

И ушел в кабинет.

– Что ж, Дмитрий Петрович, вы расположены болтать со мной? – смеясь, спросила Катерина Сергеевна.

– Разумеется. Вы это так хорошо умеете делать… Я считаю это большим достоинством.