Не гореть!

Время ускорилось от их нетерпения и жарких рук, не встречающих больше никаких препятствий, обострившихся чувств и неровных дыханий, с хрипом вырывающихся из грудин. Но неожиданно замирая, Денис разглядывал в неверном свете, падающем из коридора, блестящие Олины глаза и всю ее, здесь и сейчас — совершенно неземную. В душе нарастало новое желание, гораздо большее, чем обладание. Знать, чувствовать, что она вся — его. Засыпать и просыпаться вместе. Иметь право проводить рядом с ней ночи, выходные, жизнь. Любить… Любить так, чтобы она начинала дрожать в его руках, а он сходил с ума, ощущая ее всю, целиком, от макушки до самых кончиков пальцев на ногах.

Как сейчас.

Сейчас, когда она выгибалась дугой под ним, когда с губ ее слетали вскрики, которые она даже не пыталась сдерживать. Ее дыхание — тоже с запахом бренди — то замирало, сбиваясь, то вновь становилось похожим на дыхание загнанного животного. И отвечая на его движения, она двигалась — отчаянно, самозабвенно, до самого конца, до самого дна, насколько ее хватало. Пока не забилась в яркой вспышке сверхновой, увлекая его за собой.

В себя Оля приходила медленно, еще долго вздрагивая от его дыхания, которое ощущала на влажной коже. Глаза были закрыты. Кончиками пальцев она продолжала водить по Дэновой щеке с пробившейся щетиной, с удовлетворением отмечая, что ощущение того, что он колючий, ей нравится. А в ее собственной голове мрак был абсолютным. После света всегда — мрак. Даже если это просто из-за смеженных век. Открывать их она не хотела.

Он смотрел за двоих. Словно видел их со стороны, слившихся в один организм. Тесно прижав ее к себе, как в первый миг, в который все началось, он дышал ее дыханием и, кажется, даже не знал, что так бывает. Все сущее сосредоточилось в том, чтобы она узнала самое главное.

— Я люблю тебя, Оль, — прошептал Денис, коснулся губами ее плеча, шеи, уха и снова негромко выдохнул: — Я хочу, чтобы мы были вместе.

И тут же почувствовал, как что-то изменилось. Она будто окаменела в его руках и замерла в своих неуловимых движениях, делавших ее живой и настоящей. Только глаза распахнулись и впились в него всей глубиной, какой, он был уверен, больше ни у кого нет на свете.

— Как это — вместе? — шевельнула она губами.

— Обыкновенно, — улыбнулся Дэн. — Заберу тебя к себе. Познакомлю с родителями, с сестрой. В выходные станем ходить в кино, если, конечно, не будешь занята своими куклами, а в отпуск поедем в Тунис. Еще я хочу собаку, но ты их боишься. Поэтому собаку заводить не будем.

Оля вздрогнула и отпрянула от него. Дернулась, вырываясь из его рук, из плена его объятий, дальше по кровати, к другому ее концу и судорожно пыталась собраться с мыслями, чтобы хоть немного вникнуть в сказанное им. Но глядя на него, застывшего в неизвестности, знала одно точно и наверняка: молчать нельзя. Ни в коем случае нельзя молчать, потому что он тоже сбит с толку. Ею, черт подери!

— Ты соображаешь, что ты предлагаешь? — звонко спросила она.

— Более чем, — он перестал улыбаться. В отличие от Оли, его голос прозвучал глухо.

— Я не хочу. Я не… не могу, Денис. Я тебя… не люблю, — по нисходящей, последнее — совсем тихо. Но она упрямо закусила щеку, чтобы очнуться, и продолжила: — Прости. Ты знаешь, где у меня ванная… А потом тебе лучше уйти… или переночевать в бабушкиной комнате.

— Тебе в ванную нужнее! — злость неуправляемо выплескивалась в накалившийся вокруг них воздух. Дэн сорвался с кровати, внезапно ставшей пустой, несмотря на Олю, жавшуюся к краю. Одевался с такой скоростью, словно сдавал норматив. Обернулся на пороге, собираясь что-то сказать, но передумал и сделал глубокий вдох. Шумно выпустил из легких воздух и с улыбкой проговорил: — Спокойной ночи, Оль.

— Денис! — в ужасе, будто бы пытаясь его остановить, выдохнула она, но дверь за ним уже закрылась. И единственное, на что остались у нее силы, это сдавленно прошептать: — И тебе не гореть…

10. Парамоша, Каланча и Савелий

— Вот объясни мне, дражайшая дщерь моя, Ксения Викторовна, — голос Маргариты Николаевны заметно вибрировал, но пока что сложно было понять, сердится она или только изображает свое недовольство, — объясни, доколе сей отрок великовозрастный собирается игнорировать мои звонки и меня саму. Я даже не знаю, доехал он до вашей проклятой Стретовки или где-то в кювет слетел — он трубку не берет! Я уже не знаю, что думать!

— А ты не пробовала звонить ему чуть реже, чем каждые полтора часа, — беззлобно поинтересовалась Ксения. — Может, и он бы тогда отвечал чаще.

— Я — мать! Я — волнуюсь! — был выдан в качестве аргумента железобетонный тезис. — Вот чем он там таким занят, что двух минут найти на меня не может?

— Понятия не имею, — усмехнулась дочь.

— То есть Денис приехал к вам на дачу, а чем занимается — вообще неизвестно? Он же говорил, что помочь надо! Что не может съездить к Насте Мелескенцевой на день рождения со мной, потому что твой Парамонов припахал!