Не гореть!

Она не помнила, как заснула, но провалилась в дрему очень рано, когда было еще светло, толком не укладываясь и не раздеваясь. Как пришла — в брюках и рубашке, в которых ходила на неудавшееся собеседование. И чувствовала себя совсем потерявшейся на самом краю земли, где еще сутки назад возможность счастья казалась ей не только возможной, но и непременной.

Спала, не видя снов, как днем не видела ничего, что ее окружало. Понимала только, что, потеряв Дениса, себя она потеряла тоже. С этой мыслью Оля выныривала иногда из кромешной тьмы своего сознания во тьму ночной комнаты, куда едва-едва пробивался свет из окошка, когда мимо гостиницы шумно проезжали машины, ослепляя дорогу светом фар. И кажется, снова шел дождь, а значит, опять асфальту сохнуть под нежарким апрельским солнцем.

А еще здесь же, под этим же дождем, совсем рядом, спит человек, которого она любит. Спит и не знает, что она есть. И что она вздрагивает в одиночестве от первого в этом году грома.

Следующий день настиг Олю в тот момент, когда она в очередном витке собственной темноты и бесконечного лабиринта оформившихся в глухие стены мыслей подхватилась с кровати так, будто ее подбросило.

Часы укоризненно демонстрировали, что она, мягко выражаясь, заспалась — почти полдень. А Вайбер маячил несколькими сообщениями от Дианы. Та интересовалась, как Оля устроилась на новом месте.

Устроилась она. Как же.

Надёжкина недовольно поморщилась и вспомнила итог самого идиотского в ее жизни дня. Впрочем, сколько таких дней уж было. Вот нарушение сна и отсутствие аппетита — реально проблема. Во всяком случае, с точки зрения превратившейся в наседку Ди, которая, видимо, взяла на себя то ли роль психоаналитика, то ли миссию Леонилы Арсентьевны.

«Да уедешь ты в свою Францию или нет, в конце-то концов?» — сердито строчила ей Олька, на что получила в ответ:

«Нас и тут неплохо кормят. У меня еще несколько сеансов в салоне, куда мне ехать полуфабрикатом?»

А у Оли на коже зудела ее новая татуировка. И пленку пора снимать. Уж пятый день прошел. Этим она и занималась следующий час, тихонько матерясь под нос и охреневая с того, какие слова, оказывается, знает.

Потом сидела в душевой и отмокала. Бодриться ей было уже не надо — бодрости теперь хватало на весь день — после пленки-то. А вот решение, как дальше жить, — пока так и не пришло. Возвращаться в Киев она не собиралась. Это, в конце концов, глупо. Прямо сейчас она не была готова ко встречам с Дэном, но это вовсе не значит, что им и поговорить не о чем. Ей бы только разобраться. С тем, кто там шастает вокруг него. И с собой заодно. Потому что это в себе она запуталась. В своей ревности и в своих страхах — снова быть ненужной. И неважно, что Оля никогда и не жила иначе, чем в состоянии ненужности. Важно быть необходимой, как воздух, тому, кто необходим самой. Надо же… она, оказывается, привыкла, что он за ней носится. Противоположную ситуацию принять сложнее.

Оля мрачно рассмеялась.

Потом вылезла из душа, осторожно вытерлась и напялила свободную футболку, в которой почти что тонула. И только после этого стала придирчиво разглядывать себя в зеркале, понимая, что Дэн, в сущности, прав. Настоящая Ёжкина-Матрёшкина. Взъерошенная, бледная, худая, одни кости и мышцы. Она не знала, не имела понятия, какие женщины ему нравятся. Никогда не задумывалась над этим. Было довольно того, что ей самой ее внешность никогда не нравилась и тем более странным казалось, что на мужчин вокруг она последние несколько лет производила впечатление, притом совсем к этому не стремясь. Ей и без того было к чему стремиться в режиме учебы и караулов.

Стремиться к чему — было. А реального плана не было. В часть ее не взяли. Денег — впритык. Не пошла бы с Ди в салон — осталась бы заначка.

И знакомых на весь поселок — мужичок, с которым в поезде ехала и чью фамилию не помнила. Зато помнила, что у него турбаза где-то возле той самой пожарки, в которой Дэн…

Олька вспыхнула.

Даже бледные впалые щеки с четко очерченными скулами подернулись румянцем. Как если бы посреди зимы вдруг выглянуло нежданное солнце. Басаргин отучил ее не гореть. Одним взглядом в диспетчерской, первым поцелуем у реки на закате, прикосновением ладони к коже в новогоднюю ночь. И тем, что было, когда остался в ее доме после тяжелой смены. Дело ведь даже не в сексе. Не только в нем. Дело в том, что с ним она чувствовала себя настоящей. Какой должна быть, а не такой, какой ее пытались лепить другие.