Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

На траве лежал вепрь, уже охладевающий. Быстро оглядев дикого кабана, Марья нашла засевшую в жесткой шкуре стрелу и тронула белое оперение кончиком пальца.

— Это не наши стрелы, — пробормотала Марья. — Ни у кого из моей охоты не было стрел с белым оперением! — возвысив голос, повторила она, и остатки свиты поддакнули. Среди них белый цвет считался недобрым — приманивающим промыслы Белобога, который, уж конечно, не мог желать нежити удачи на охоте. — Откуда это?

— Сдается мне, моя королевна, это стрелы из Китеж-града, — склонив лобастую голову, ответил волкодлак. Тяжелый хвост колотил его по задним лапам, чуть согнутым в поклоне. — Когда мы учуяли кровь, вепрь был уже мертв, а охотников мы не видели. Они не могли перейти Калинов мост, не беспокойтесь, Марья Моревна, — преданно пообещал он.

Марья распрямилась. Ей было жаль вепря. И жаль, что загнала его не она. Не зря с утра мамки-няньки шептались, что охота не пройдет удачно — якобы вчера вечером видели на небе светящиеся облака… Все вокруг погрязло в дурных приметах — о том же ей толковала Любава. Она поглядела на реку Смородину, на клоки леса с другой стороны. Где-то вдалеке стоял туман, надежно скрывавший китежские маковки куполов…

— Они не могли, но зверь перешел, — рассудила Марья. — А значит, ранен он был неподалеку, на том берегу. Они охотятся впритык к Пограничью, отчего дружина не знает об этом?

В ее голосе зазвенело. Вожак волкодлаков согнулся еще ниже, замел хвостом, как виноватый пес.

— Не велите казнить, Марья Моревна, — низким, напряженным голосом прорычал он. — Мы их не чуяли у границ. Нынче первый раз, когда люди зашли так далеко.

— Люди! — не выдержав, прошипела Любава. Она оскалилась, задрав губку, и Марья увидела выступающие клыки ведьмы. Глаза полыхнули болотно. — Их жадность снова трогает наши земли!

Она словно бы напрочь позабыла, что перед ней тоже человек. Марья и сама забывала.

— Мы остановим их, — пообещала Марья — тем, кто нуждался в ее утешении, и себе самой. — Пока все не зашло слишком далеко.

***

Марья часто признавалась себе, что лес ей милее всего: там она чувствовала себя свободной птицей, смело летящей. Всю жизнь она провела в городе, лишь немного отличавшемся от этого, запрятанного в самом сердце Лихолесья. Со временем Марья научилась не замечать, что его охраняют гордые ягинишны, а не отцовская дружина, а по городу бегают анчутки, а не чумазые дворовые мальчишки — невнимательный не заметил бы разницы, — и взгляд не наталкивался на бледные лица вурдалаков.

Перед Марьиной свитой тяжело распахнулись мощные ворота. Две ягинишны, придерживавшие нетерпеливых коней, заплясали рядом, не осмеливаясь обжигать ее огненными взорами — за неверный взгляд на задумчивую королевну они могли бы лишиться глаз, норов Кощея все знали. Однако в этот раз Марья сама потянулась навстречу воинственным стражницам; она нахмурилась, выпрямила спину, несмотря на напавшую на нее усталость, расправила плечи.

— Марья Моревна желает знать, вернулся ли ее муж, царь Кощей Бессмертный! — поняв ее по одному лишь повелительному взгляду, зычно крикнула Любава.

— Вернулся, моя королевна, — проговорила ягинишна низким, почти мужским голосом. — Дожидается вас у государевых хором. Велел передать, он весьма рад, что вы нашли себе занятие без него, однако обеспокоен. Не стоит подходить так близко к Пограничью.

— Ведь вы знаете, что случилось? — спросила Марья. — До вас ведь дошла весть?

Они добирались до города очень неспешно. Марье нужно было время подумать над увиденным, и она не стала гнать коня, хотя волкодлаки и предупредили ее, что на границе Лихолесья может быть опасно. Лес поблек, не переливался птичьим щебетом. Что-то мучительно стискивало сердце Марьи — предвестие чего-то небывалого, сильного, грозящего смести ее, словно бурливое течение Смородины-реки…

— Готовится война, — выдавила другая ягинишна, не отличавшаяся от сестры ни лицом — они оба были суровые, как будто из камня тесаные, — ни толстой косой, переброшенной через плечо. Только по цвету волос и глаз Марья различала их. — Вы отправитесь на битву, королевна? — вдруг дерзко спросила стражница, неровно проводя широкой ладонью по рукояти меча. Ее конь волновался. Они ждали крови.

Марья знала, как нечисть косо глядит, как шепчется за спиной. Доколе Кощей бесился в мире людей, очаровывая княжон мановением руки, они не сказали бы ему ни единого слова. Но он привел человека в дом, взял ее в жены и провозгласил королевной Лихолесья. А значит — на ней тот же венец и те же цепи.

— Отправлюсь, — твердо проговорила она. — Отправлюсь и пожгу их дома, наполню их реки кровью и обернусь тенью, закрывающей им солнце. Мне имя Марена, и я поведу вас против Китеж-града, ягинишна… Если они посмеют ступить в наши земли.

Стражница склонилась низко, и конь ее тоже молчаливо наклонил голову, жмясь к земле.