Не говори, что лес пустой...

— Спасибо, Бибигуль. А я уже затосковала в одиночестве… Как вы себя чувствуете? Как глаза?

— Слава богу, вашими заботами теперь и я человек. Спасибо вам, Оксана-апа! — сердечно обняла ее Бибигуль и, обведя комнату прояснившимися, блестящими глазами, сказала: — А где же фотографии на стене? Чего вдруг сняли?

Оксана Алексеевна пояснила, что к Октябрьскому празднику побелить не удалось, так хотят с Шурой к Новому году это сделать.

— Если хотите посмотреть, то пожалуйста, достать из сундука не трудно, — сказала Оксана Алексеевна, бросив вопросительный взгляд на Мардонова.

Мардонов тут же вмешался:

— Сперва попьем чай, остывает ведь!.. Скорая вы, Оксана Алексеевна, и когда успели накрыть стол? Не заметил! — Он рассмеялся. — Что значит женские руки!

— Ой, ну зачем вам было беспокоиться? — сказали в один голос его жена и Бибигуль.

Угощая гостей, выставив на стол и принесенный ими поднос с фруктами и лепешками, Оксана Алексеевна шутливо сказала, что настоящее, по всем правилам, угощение остается за ней.

— Да, вы перед нами в долгу, — без тени улыбки произнес Мардонов.

— Вы это о чем? — округлила глаза его жена. — Другого разговора, что ли, не находите? Зачем вгоняете в краску добрую хозяйку? Вы уж простите его, Оксана Алексеевна.

— За что же прощать? — улыбнулась хозяйка.

— Все равно тот пир уже недалек, — так же серьезно прибавил Мардонов.

— Какой пир? — недоуменно перевела Бибигуль глаза с него на Оксану Алексеевну.

Тут уж Мардонов улыбнулся.

— Ну, если точнее, — сказал он, — то свадьба Шуры и Шакена.

Оксана Алексеевна, зардевшись, подтвердила, что дело идет к этому. Если доживу, сказала она, и позволит здоровье, есть мечта — в первый же день победоносного окончания войны собрать в этих стенах всех друзей и благословить молодых.

Бибигуль чувствовала себя легко и свободно, как в по-настоящему родном доме, и приняла мечту хозяйки как свою кровную, радуясь счастью, которое в недалеком будущем поселится под этой крышей.

Мардонов взглядом дал понять Оксане Алексеевне, что, пожалуй, наступила пора все открыть.

Оксана Алексеевна вытащила из сундука альбом с фотографиями. Бибигуль вновь долго любовалась снимком мужа, на котором он был с Максимом Мочаловым и Мансуром Мардоновым — лихие, боевые мужчины, совсем еще молодые, спаянные одной мечтой и одними стремлениями… Подавив вздох, Бибигуль сказала:

— Да, такими запомнились…

— А эту вы тоже видели, — сказала Оксана Алексеевна, подавая ей с чуть побледневшим лицом семейную кобринскую фотографию.

Бибигуль стала разглядывать, и лицо ее тоже побелело, а сердце оборвалось, и к горлу вдруг подкатил ком, встал поперек, не давая вымолвить ни слова. Она узнала на снимке и Оксану Алексеевну, и Максима Мочалова, догадалась, что молодая женщина их дочь, а ребенок — внук, и именно этот ребенок и молодой военный слева от дочери вызвали приступ острого волнения. Бибигуль закашляла так, словно поперхнулась, и, с трудом прочистив горло, выговорила:

— Кто это? Будто я его видела, да давным-давно…

— Мой зять.

Мардонов помог: он назвал Бибигуль и двух других военных на снимке — Тарасевича и Мартынова.

— А внук похож на отца, не правда ли? — спросил он, не глядя на Бибигуль.

Беспокойство на лице Оксаны Алексеевны выразилось еще сильнее. Но Бибигуль не видела его, она смотрела на снимок, и что-то родное чудилось в лице мальчонки, таращившего огромные черные глазки.

— Он похож на моего Давлята в детстве, — наконец сказала она, и голос ее помимо воли задрожал.

Оксана Алексеевна, вдруг вспомнив, как тосковал Давлят по матери, и какое письмо получил от нее однажды, и все, что говорил о Давляте ее второй муж, Шо-Карим, когда заявился к ним, спросила и тут же отругала себя в душе за вопрос, который сам сорвался с языка:

— Неужели вы смирились с исчезновением сына?

— Я свалилась в горячке, сама искать не могла, — ответила Бибигуль со стоном. — Верила Шо-Кариму, будь он проклят. Я думала: если не как отчим, то хотя бы как дядя… как человек той же крови, родственник… ну хотя бы просто из жалости будет искать даже под землей. — Она вновь простонала от боли, сжавшей сердце. — Если бы знала, где сын, мне было бы легче. Я даже была согласна на то, чтобы узнать, что он погиб, как погибли тысячи других детей. Не осуждайте меня.

Оксана Алексеевна резко встала, задыхаясь, сказала, что никто не осуждает, видит в ней, Бибигуль, жертву подлого, низкого человека, который сознательно обрекал ее на невыносимые страдания.

— Сестра моя, дорогая Бибигуль! — сказала она. — Вы можете гордиться тем, что были и остались матерью такого прекрасного, умного, верного сына, как Давлят.

Бибигуль подалась всем телом вперед.

— Вы разве знали моего сына? — спросила она.

— Он нашел в этом доме кров и любовь, — сказал Мардонов.

— Да, — зазвенел голос Оксаны Алексеевны, — мы с мужем считали его названым сыном, и он вырос здесь и полюбил нашу дочь Наталью, и они поженились, и мальчик, который на снимке, — это их сын, наш с вами внук Султан!