Не говори, что у нас ничего нет

Внутри у Воробушка копились звуки. Колокольчики, птицы и неровный треск деревьев, стрекот насекомых, громкие и тихие песни, лившиеся от людей, даже если те и звука не собирались издавать. Он подозревал, что сам делает так же. Не напевал ли он неосознанно народную песню или партиту Баха — может, когда гулял вечером с Ай Мин, надеясь обратить ее взгляд на нечто большее? В ушах у него потрескивали шипение маленьких паяльников, все те же усталые шутки, все тот же лязг, конденсаторы, резисторы и крошечные шунты, пронзительная боль у него на руках, коварные митинги и сессии самокритики, повторяющиеся слоганы — словно нож, который точили, пока не стерли лезвие напрочь: звук был живой, и неприятный, и неподвластный никому. Звук обладал свободой, с которой не могла бы сравниться ни одна мысль, поскольку звук не претендовал до конца ни на какое значение. С другой стороны, всякое слово можно было принудить означать совершенно противоположное. Однажды ему приснилось, будто он сидит в концертном зале. Вокруг шуршали программки, гудели голоса, открывались и закрывались сумочки, оркестр стремился к гармонии. Едва не хихикая от радости, полный нервического предвкушения, он дожидался исполнения собственной Симфонии № 3. Звонок созвал в зал последних слушателей. Погасили свет. Стало тихо. Он смотрел, не в силах пошевелиться, как на сцену выходит Чжу Ли в длинном синем платье. Она обвела взглядом зрительный зал, ища в толпе его. Руки ее были пусты. Он проснулся.

Придя во Дворец народной культуры на территории Хойчжоусского батарейного завода, Воробушек предъявил билет и ждал, что его прогонят. Вместо того его проводили на ряд с зарезервированными сиденьями. Повсюду было движение. Свыше тысячи человек плотной толпой валили в зал: партийные работники (серые), служащие (белые), рабочие линии сборки (синие), толпясь под свисающим знаменем с надписью «Полностью разоблачим и осудим измену Родине, совершенную Бандой четырех!»

Воробушек отыскал свое место. За ним все поворачивали головы на женщину лет двадцати пяти, в бледно-зеленой юбке и блузке в цветочек. Еще несколько месяцев назад блузку в цветочек сочли бы неприемлемой и даже преступной, но сегодня она казалась лишь не к месту. Молодая женщина, до странного ему чем-то знакомая, была с распущенными волосами. Они прихотливо вились, не заплетенные в косы. Снизу на подбородке у нее была вмятинка в форме большого пальца — примета скрипача. Она обернулась и посмотрела ему в глаза. Воробушек сморгнул — ему стало неловко, что его застигли, когда он пялился. Он вновь повернулся к сцене. В конце концов на авансцену вышел Ли Дэлунь — дирижер Центральной филармонии. Ли глядел с подиума не моргая, с трепетным спокойствием. Две ручки у него в нагрудном кармане вызывающе сияли. Ли объявил программу концерта (Малер, Бетховен и Копленд), а затем пространно заговорил о преемнике Председателя Мао Дэн Сяопине. То, что Дэн пришел к власти, было совершенно невероятно. Его тоже не пощадила культурная революция, его политическая карьера была уничтожена, семья — арестована. Его старшего сына пытали хунвейбины, и в 1966 году он выпал — или же его вытолкнули — из окна третьего этажа, в точности как Сань Ли. Но отец и сын пережили беспорядки, и сын в инвалидной коляске был теперь облечен славой. Дэн перехитрил госпожу Мао и ее обожателей, что ныне томились за решеткой. Теперь же при поддержке Политбюро он разворачивал ряд экономических и политических реформ. Для слушателей речь Ли сама по себе была песней, и люди в ответ на нее наперебой закричали: «Из искры возгорится пламя!» и «Будем бороться за введение четырех модернизаций товарища Дэна!» Имя Великого Кормчего, сяо пин, означало «бутылочка», и на деревьях, прямо за окнами зала, кто-то развесил маленькие зеленые бутылочки и красочные знамена с надписями «Дэн Синее Небо». Стекло позвякивало на ветру — надежда на лучшее будущее.

Перекрикивая гром аплодисментов, Ли заключил:

— Построим справедливое общество, революционный Китай, достойный музыкального народа!

За спиной у Воробушка девушка в цветастой блузке вздохнула, словно ей хотелось влететь на сцену, где торжественными рядами выстраивались музыканты.

Оркестр Центральной филармонии был одет по-простому — серые или синие брюки и рубашки на пуговицах с коротким рукавом. Сердце Воробушка билось так странно, что ему казалось, будто оно отделяется от его тела. От звуков настраивающегося оркестра он похолодел; струнные, деревянные и медные духовые разом взбирались вверх или спускались к долгой ля, и ноты у одного из гобоистов порхали, точно выпущенная на волю мысль. Воробушек с 1968 года не видел нот, и у филармонии они были вроде бы переписанные от руки. Пюпитры тоже были самодельные, скрепленные изолентой, струнами и деревянными колышками. Он ощутил постукивание палочки Ли Дэлуня по пюпитру так, точно дирижер чеканил ритм по Воробушкову хребту.

Неуверенным гулом взмыла Девятая симфония Малера.