Не говори, что у нас ничего нет

Студенты прорвались через центр оцепления, и зеленый полицейский кордон растекся в стороны, словно развернувшийся листок. До Ай Мин докатился взрыв шума, словно бы доносившийся от бетона и от самих домов. Местные так далеко высунулись за перила, что она даже испугалась, что они сорвутся с эстакады. Ее собственные крики — и изумления, и облегчения разом — затерялись в общем буйстве. Несмотря на то что победа студентов казалась неминуемой, вместе с тем она казалась невозможной, и все выглядели слегка ошарашенными. На эстакаду нелепо залетела фуражка, и Ай Мин, обнаружив ту у себя в руках, аккуратно сбросила ее милиционеру с непокрытой головой, который всматривался наверх, в солнце, пытаясь отыскать Ай Мин взглядом. Ай Мин помахала ему рукой. Появились тележки с водой и холодным чаем. Рядом беззубый старик кидал в толпу леденцы на палочке. Милиционеры наперебой говорили с рациями, некоторые ухмылялись, и проходившие мимо студенты хлопали их по плечу. Проплыл транспарант: «Открывается новый путь: путь, на который еще давно должны были вступить».

Демонстранты шли вперед, со всех сторон окруженные студентами-распорядителями с красными повязками на рукавах. Ай Мин побежала отстегивать от решетки велосипед. Толкая его рядом, она проскользнула в толпу студентов. Одежда на всех была помята, словно все до того боролись врукопашную — или вертелись во сне.

Они ничего невозможного не просят, подумала Ай Мин. Только места, чтобы двигаться, расти и быть свободными, и чтобы партия сама себя критиковала. На красном знамени Пекинского университета гордыми золотыми иероглифами значилось: «Невозможен был бы Новый Китай без Коммунистической партии!»

Чем ближе они подходили к Тяньаньмэнь, тем больше толпа становилась словно бы продолжением ее собственного тела, так что это сама Ай Мин бесконечно расширялась, пока продолжали прибывать студенты других университетов, вливаясь в шествие на перекрестках между Первой и Второй кольцевыми дорогами. Повара в высоких шапках и белых фартуках стояли на порогах кухонь, официанты жадно курили, продавщицы выглядывали из универмагов, так что около шести вечера, когда рабочие и служащие вышли со смен, их всех оттеснили на улочки поуже. Ровесники ее родителей постоянно совали ей в руки воду, мороженое на вафлях, замороженные фрукты и конфетки «Золотой слиток». Ай Мин, ошалевшей от сладостей, вдруг показалось, что она заметила пронзительно-розовую повязку Ивэнь. Она пошла на ту, как на свет.

— Ивэнь! — завопила она. Легкие разрывались. — Ивэнь!

Ай Мин сама того не понимала, но то, чем она казалась снаружи, и та, кем она была внутри, вдруг слились воедино. Восторг казался до странного легким. Мимо прошла, держась за руки, кучка журналистов из «Жэньминь жибао», даже не позаботившихся спрятать свои значки. Один нес плакат на палке, гласивший: «Свобода мысли! Свобода слова!» Воздух полнился такими словами, плакатами и транспарантами, покрывшими улицу точно ходячий печатный текст, словно сама улица была огромной запрещенной книгой. Трудно было поверить, что разворачивавшееся перед Ай Мин происходило на самом деле — а не было контрреволюционной галлюцинацией. И, что было еще страннее, никто не плакал, не сожалел и не тревожился о прошлом, и не было и следа той ежедневной неискренности, что была нормальной частью повседневной жизни. А вот и Ивэнь нашлась — прямо перед ней. Ай Мин сократила расстояние между ними вдвое, потом еще вдвое. Милиционеры куда-то делись, словно и они тоже принадлежали какому-то другому Пекину. И что, кто-то отрубил репродукторы? Ай Мин подбежала к подруге. На неровной брусчатке велосипедный звонок тренькнул, и, заслышав его, Ивэнь повернулась, увидела Ай Мин и расплылась в сияющей улыбке.

— Что есть революция? — спросила Ивэнь, полусмеясь, полуплача. — Что есть революция, Ай Мин?

Может, революция как раз на это и похожа, подумала Ай Мин. Ивэнь протянула руку и обняла ее за талию.

— Вот это — революция, — выдохнула она прямо Ай Мин в волосы.

Из-за низкого политического статуса отца в Холодной Канаве у Ай Мин никогда раньше не было настоящей подруги. Теперь они шли, как семья, потерявшая друг друга, а затем нашедшая. Тяньаньмэнь была вратами, проходом на площадь без стен, без препятствий — только ветер и пространство, чтобы дышать, и даже глас, призывающий забыть о себе. Пары обнимались, прильнув друг к другу с широко распахнутыми от желания глазами. Может, подумала Ай Мин, к экзаменам содержимое ее мыслей станет дозволительным, и единственным, что требует оценки, останется лишь качество ее рассуждений. Если так, то эта перемена свершилась внезапно, почти никак о себе не предупреждая, и прежде, чем Ай Мин хотя бы подумала о том, что бы такого пожелать — или отважилась помыслить, что всего за одну ночь общество станет другим.

Ивэнь пела: