Не говори маме

– В хостеле, – говорю, не чуя подвоха. Только пытаюсь понять, откуда здесь всем все становится известно даже раньше, чем произойдет. В уголках Машиных губ мгновенно появляются жесткие складки.

– Май, это совсем не мое дело, но мне кажется, тебе нужно знать. Апрелев направо и налево рассказывает, что вы вдвоем съездили в Москву и там между вами все было.

Меня как будто окунают в кипяток. Я горю. Точно так же я горела, когда после смерти Марта читала комментарии в своем профиле. Под нашими совместными снимками. Под моими снимками. Под фотографиями улиц, леса, картин в музеях.

– Я с ним не спала.

Она вскидывает ладони, словно отгораживаясь от меня магической стеной:

– Меня это не касается. Просто не хочу, чтобы ты узнала об этом как-то более жестко.

Несложно вообразить себе подобную ситуацию.

– Послушай, он сбежал от меня, напился какой-то дряни из «Дикси» и упал прямо у магазина – еще немного, и его бы в полицию забрали. Он не то что ехать – даже идти не мог. Пришлось переночевать в хостеле, и это была ужасная ночь. А теперь он врет… Зачем?

– Потому что он – это он. – Маша гладит меня по руке и смотрит сочувственно. – Я думала, ты осознаёшь риски.

– Нет. – Из-под меня будто выдернули опору. – Не вполне. Я пойду, ладно?

Маша принесла невероятных размеров сумку с одеждой – должно быть, она тяжелая, но я совсем не чувствую веса. Закидываю ее на плечо, как пушинку. Сейчас мне не нужна никакая одежда. Я жалею о том, что собралась делать эту распродажу. Жалею, что привлекла к себе внимание. И жалею, что вообще приехала в Красный Коммунар.

По пути домой я захожу в аптеку и покупаю знакомый препарат. Рецепт еще годен, и он у меня всегда с собой. Я могу забыть кошелек или смартфон, но только не эту потрепанную путевку к спасению.

Провизорша смотрит на меня дольше, чем принято между продавцом и покупателем, и пристальней, чем если бы я показалась ей интересной. Сейчас она скажет. Я говорю раньше:

– Вы обознались.

Получив таблетки, выбегаю из аптеки, но продолжаю чувствовать на себе ее взгляд. Нужно только дойти до дома и запереться. Тетя Поля еще на смене, голодная Манька с воем кидается мне навстречу, я спотыкаюсь о собственный чемодан, который утром втащила в прихожую и бросила в проходе, заношу его в комнату, чемодан пахнет детским кондиционером для белья, молоком и присыпкой.

Я растираю холодные пальцы и глубоко, медленно дышу с закрытыми глазами. Открываю чемодан – платье лежит сверху. В нем я была в тот день, когда Марта избили в «Яме».

* * *

Самый неважный Новый год в моей жизни: мама плакала, я смотрела «Иронию судьбы», после боя курантов – спать. Подарки мы с Мартом дарили друг другу на следующий день. Я купила ему свитер на «Ламбада-маркете», он привез мне из Тель-Авива платье: изумрудный бархат с резинкой на рукавах и талии.

В последний праздничный выходной Март забронировал столик в баре, названном как его любимая книга: «Дом, в котором…», и вечер мы провели там – это был действительно хороший вечер. Познакомились с ребятами из Питера, но они ушли чуть раньше. Если бы мы присоединились к ним, возможно, все было бы в порядке. Март много рассказывал о поездке к отцу в Израиль и листал солнечные фотографии, так не похожие на зиму здесь; ему показалось, что бармен на меня пялится. Он ошибался, и, если бы мы задержались еще ненадолго, ничего бы не случилось. Но мы сразу собрались и вышли на улицу. Было тепло и сыро, такси добиралось десять минут, и мы спустились в амфитеатр возле стены Белого города – «Яму», – чтобы сделать несколько кадров.

Там были еще люди, не похожие на тех, кто обычно зависает в «Яме». Один уже лежал лицом вниз и не шевелился, остальные разливали что-то по пластиковым стаканчикам. Я улыбнулась в камеру и через плечо Марта увидела, как к нам направляются двое. Они предложили выпить. Я отказалась, Март напряженно молчал. В тот момент мне хотелось, чтобы он отшутился, придумал что-нибудь, говорил с ними, но он молчал, даже когда меня схватили под руки и потащили. Март стоял и смотрел, я это видела, до тех пор пока оба по очереди не обслюнявили мне губы. Он крикнул «эй» и «не надо», но на него не смотрели. Меня швырнули в круг и толкали из стороны в сторону, чужие холодные пальцы лезли под куртку. Было страшно, как когда сбывается кошмар и какая-то часть мозга отказывается это признавать, а другая уже фиксирует трещины на поверхности прежней жизни, той, что была еще утром и час назад. Меня поволокли к лестнице, чтобы забрать с собой, увести туда, где меньше людей и света. Осознав это, я завизжала. Кто-то из них ударил меня в живот – куртка смягчила удар. Раньше меня не били. Никто. Никогда. Я знала боль от содранных коленей. Знала, как болят зуб и ноготь на зажатом калиткой детского сада пальце. Помнила сломанную после падения с велосипеда руку. Но я никогда не испытывала боли от удара. Это особая боль. У нее есть глаза, слова и кулаки. Она говорит с тобой, иногда улыбается тебе, она дышит и пахнет, слышит и понимает тебя – но все равно продолжается. Ты никогда не станешь прежним. В тебе вмятина.