Не говори маме

— Два года прошло, да… — говорит он, сидя напротив меня за накрытым клеенкой столом. — Смеяться будешь, но он как будто что-то свое во мне оставил. Вот здесь. — И касается ладонью груди. — Чужой человек, а из такого дерьма вытащил… Если бы не он, меня бы не было. Я только утром это понял, когда протрезвел, и сказали, что он… Его… Легче тебе от этого не станет, но я с того дня ни капли. Даже курить бросил. Дом этот видишь? Все своими руками. Думал мать сюда привезти, но сначала нужно было…

— Разрешите, я включу запись. — Не понимает, глядит вопросительно. — Запись. Для интервью.

Константин хмурится и неуверенно кивает. Я кладу телефон на стол между нами. Он продолжает:

— Работа… Ремонт… На работу устроился: сначала грузчиком, потом токарем, сейчас крановщик. Работы много, дома почти не бываю. Но когда возвращаюсь — всегда Леху вспоминаю. Что умер вместо меня. И все, ничего больше не надо. Хозяев дома нашел, заплатил им, чтобы честно. Немного, ну, сколько смог, остальное потом, постепенно. Теперь это все мое. А ведь приехал — дерьмо дерьмом. Ничего не помню, как в тумане.

— А ваша мама?

— Что?

— Вы хотели привезти сюда маму. Что вам помешало?

— Долго искал. А потом убили ее. Может, чаю, Майя? Черный или зеленый? С сахаром?

Меня потряхивает оттого, что я здесь, и он тоже здесь, и мы говорим обо всем этом, и мой бывший парень убил его маму, а я не журналист и не умею правильно задавать вопросы.

— Зеленый без сахара. Спасибо.

Пока он заваривает чай, я ставлю диктофон на паузу и хожу, рассматривая мебель и стены. Папы нет, а Константин — вот он, дышит, ходит, чаек попивает. Чаек, надо заметить, а не водку — тут я тихонько хмыкаю. Цветы вон развел на подоконнике. Я тоже пыталась, но они засыхали. Чтобы рассмотреть, отодвигаю штору: фиалки…

За окном, на заднем дворе дома, стоит вагончик Джона.

— Я заварил, — говорит Константин и ставит чашки на стол так осторожно, словно они могут взорваться.

Мы медленно садимся на свои места. Я уже слышала его голос. Это он хохотал, стоя на крыше вагончика, который торчит теперь на заднем дворе.

Никто не знает, что я здесь.

— Я видела вашу маму в метро. Она ждала вас.

— Знаю. Спасибо за передачу, ты очень хорошо о ней говорила.

Наши плечи расправлены. Мы не сводим друг с друга глаз.

— Ее убийцу тоже убили.

Он долго смотрит на диктофон и молчит. Кажется, будто ему нечего сказать. Внезапно я догадываюсь — протягиваю руку и касаюсь экрана. Запись больше не идет. Константин убеждается в этом и едва заметно кивает.

— Я в храме, — говорит, — перед Богородицей клялся, что больше с тобой ничего худого не случится.

— Потому что забрали у меня папу и Марта?

Прикрывает глаза ладонью и снова кивает. Вокруг будто становится на несколько градусов холоднее.

— Как вы узнали, что это сделал Март? Его адрес?

— Искал ее сначала. В больницах, в моргах. Когда нашел, похоронили уже за государственный счет: «невостребованное тело»… Документов при ней не было — ну сама знаешь. Стал спрашивать, чего как. Она ждала меня. У метро, где Наташкин дом. Наташка хахаля нашла и выгнала меня — мать не знала, думала, я мимо пройду и увижу ее. Там еще людей поспрашивал, люди многое видят, но не всем говорят… Журналисточке этой из твоей передачи вот рассказали. Ну и мне тоже, когда признался, что сын ее. Запомнили его — молодой, круглые очки, черные волосы, рюкзак с енотами. Я потом сидел там, на ее месте. И вас увидел, тебя и этого парня, еще подумал, что снаряд дважды в одну воронку, но выбора у меня, сама понимаешь, не было. Я его выследил. Они с дружком хотели меня, бл... — Он смотрит на меня и осекается. — Я жил рядом с ним, спал у его подъезда. Решили, я сявка позорный, и... Со мной можно как с матерью.

Трет лицо, как будто хочет содрать с него кожу. Глухо просит из-под ладоней:

— Чай пей. Обычный чай. Ничего плохого я тебе не сделаю и другим не дам. Клялся я.

Я делаю большой глоток. Важно показать, что я ему доверяю.

— Мне этого не нужно.

Не убирая рук от лица, он смотрит на меня одним глазом.

— Не нужно, — повторяю я, — ни следить за мной, ни спасать меня, я справлюсь сама. Там в вагоне человек. Отпустите его прямо сейчас.

— А если нет?

— Если нет, я иду в полицию и рассказываю все, что сейчас услышала.

Ничто не мешает ему огреть меня по затылку чем-нибудь тяжелым и уложить в вагончике рядом с Джоном. Нас обоих никогда не найдут, как не нашли его самого, как не искали Марта, как не интересовались, почему в Красном Коммунаре так часто гибнут студентки местного колледжа. Никто и не будет искать этот вагончик в двухстах километрах от Коммунара — а если рано или поздно и догадаются, что пропавший Винник был внутри, то потеряют время. Я вдруг понимаю, что от смерти меня отделяет одна только клятва перед Богородицей — и больше ничего. Один раз он уже убил. Ничто не мешает ему сделать это снова, а потом сходить да покаяться…