Не говори никому

— Что же подумают люди, узнав, чем ты занималась тут? Будут шептаться, называть шлюхой, презрительно фыркать и отворачиваться? — с хрипотцой сетую. Голос предательски ломается. — Не думала на время забыть других и сосредоточиться на себе? Меня воротит от людей, питающихся страхом. Слабачка!

— Заткнись!

— Тряпка! Размазня! Ничего не можешь добиться. Прикрываешься под вуалью стервы, мнишь из себя гордую женщину, а на самом деле никто…

— Ненавижу!

Хватает с подвешенной угловой полки тяжелую книгу и кидает в меня, на что я ретируюсь резво. Пользуясь заминкой, она срывается, бежит в другую комнату, для того чтобы там запереться. Но с моим умением футболиста вряд ли сравниться способность обороняться, ведь передвижения, помнящие тело, блокируют бросок мяча другому игроку из команды соперников, отбивая так, что выворачиваешь кости. От этого ты ощущаешь неукротимую боль в мышцах, она приносит кайф похуже вытачивания лезвием рубцов.

Дергаю на себя наполовину застекленную дверь, ручки выскальзывают у нее из рук, слышится глухой стук дерева об дерево, это становиться выстрелом к началу.

Пора заканчивать прелюдия.

Она пятиться, пока я блокирую собой любые заслонки в пространстве. Комната для сна встречает мрачностью и приглушенным светом, падающим обрывистыми фигурами из окон. Оборачивается, спотыкается, удерживая на себе беспощадную агонию, во мне же торжествуют чертики. То, как бегают глаза по мне, то, как барабанит ее сердце (да-а, я его слышу), то, как поверхностно дышит… Твою налево, да ее возбуждает вся наша игра в охоту. Паника завладевает ее рецепторами, которые становятся уязвимыми, отчего Катя сама превращается в оголенный провод. Меня нехило может ударить током, но я не намерен останавливать; я получаю все, что захочу.

— Остановись! Не трогай меня! Не-ет! — на последнем слове ее голос срывается на писк, стоит мне дернуться и прижать своим телом к письменному столу.

Шаркаю рукой на отсутствие мешающихся предметов, подхватываю, она непроизвольно впивается пятками в мои ягодицы, и усаживаю, упершись пахом между широко разведенных ног. Юбка задралась, позволяя воображению гулять до отключки. Пристраиваю руки на ее попе, сжимаю и прижимаю девушку крепче к себе, в ответ вылетает тихий сорвавшийся стон. Сама она горячится еще более, потому что противиться тому, что я с ней делаю. Кровь закипает в районе паха от простреленной незащищенности, уверенности, ненависти, порыва, отчетливо выделяющаяся расширением зрачка в радужке девушки.

— Так что? Поиграем?

— Мне надоело играть в твои игры, — облизывает губы и опускает глаза на мой рот.

Улыбка кривится на лице.

Сую руку в карман и на кончиках пальцев вытаскиваю злополучный ключ так, чтобы она не смогла его достать.

— Смотри, он совсем рядом.

Неожиданно тянется, сокращая между нашими лицами достаточно расстояния, чтобы дыхания сплелись в пленительную а-капеллу. Смотрю долго, заворожено, из последних сил сдерживаясь. Мне не составит труда все остановить, не закончить наше освобождение от невидимых цепей и забыть сиюминутную слабость во благо близких…

Что за чушь? Конечно, я вру.

Я нападаю на ее губы, с голодом поглощаю каждый неровный вздох и жалобные всхлипывания, притягивая Катю к себе. Она обвивает мою шею, зарывается пальцами в короткие жесткие волосы; ногти вонзаются в макушку, вызывая болезненный напор внизу. С ответной дерзостью втягиваю ее нижнюю губу и смачно кусаю. Да, боже! Одна рука касается ее щеки, прочерчивает линию до уха и исчезает в завитых темных волосах. Перебираю их, тем временем наш поцелуй перерастает в укусы, где нет места ласковости, мягкости. Нами руководит та самая потребность в кромешной тьме.

Я хочу ее. Я нестерпимо желаю эту девушку.

— Катя… — На секундных прерываниях, которые не утоляют жажду легких, голос превращается в гнусавый рык. Упиваться этой женщиной так превосходно, так пьянит, останавливаться сродни свернуть себе шею. Я и не смогу.

Тяну волосы, запрокидывая ее голову, спускаюсь губами на шею, прокладывая путь из жал; прикусываю несильно кожу, где отчетливо прослеживается хаотичное сердцебиение, которое подстраиваться под мой аккомпанемент из расширенных сосудов и прогоняющейся крови в них со скоростью света. Целую чувствительное место за ушком, и девушка дрожит, одновременно стягивая с меня мешающееся пальто. Пиджак летит следом.

Поднимаю голову и задыхаюсь, заметив, как в темноте ее глаза переливаются фиолетовым плазменным оттенком. Мне не может это казаться, так как завораживает, удерживает, забывая все вокруг. Фиолетовый иллюстрирует катастрофу. Может, катастрофа заключается не в том, чтобы утолить жажду его водами, а легко захлебнуться?