Не говори никому

Краснова хватает галстук, ослабляет узел, снимает, затем пытается справиться с рубашкой, но у нее выходит криво: пальцы путаются, пуговицы скользят по подушечкам пальцев. Помогаю ей, срывая с бешенством вещь, сдираю с нее футболку и бюстгальтер, откидывая и, наконец, открыв просторы для нового изучения золотого сечения. Небольшие мягкие полушария, подтянутые, с заостренными сосками, как пули, готовые к тому, чтобы их растерзала моя неудержимость. Контрастный к ним плоский живот, убирающий любой просвет на то, что она когда-то носила ребенка под сердцем и стала мамой. Она невообразимо красива!

Тяну глаза выше; девушка от ожидания тяжело дышит, опираясь одной рукой сзади, другой заманчиво коснувшись с выточенной плавностью шеи и ведя вниз, пресекая ложбинку между грудей, живот, касается края юбки, ухмыльнувшись самой наглой улыбкой. Она умеет подстраиваться, не зная конкретных правил, от этого моя одержимость укрепляется. Я готов в ней раствориться, как тающий лед в воде, лишь бы впитывать в себя нашу порывистость.

Что со мной происходит?

— В прошлый раз ты сравнил меня с Эверестом…

— Да? — давлюсь скопившейся слюной, не прерывая контакта наших глаз.

— А я очень холодная, ты можешь быстро замерзнуть. Почему тогда ты не включаешь обогреватель?

— Тебе продемонстрировать мой обогреватель? — борзо выгибаю бровь и наклоняюсь к ней.

Катя приторно сладко улыбается. Господи. Мне нравится, когда она дарит мне свои сексуальные улыбочки, только, жаль, я не смог получить открытости от нее. Та улыбка, подаренная Нику… Никогда не замечал такого широкого беззаботного посыла. Она подкупала соцветием яркости, мелодичный смех заседал на подкорках сознания, каждый долбанный день воспроизводя, как старую кассету.

Несомненно, мне захотелось запечатлеть этот момент. На бумаге. Наброски сами вспышкой возникли, штрихи с жирными тенями, дабы подчеркнуть прелесть ее улыбки, отразились с глубокомысленностью, что раньше не было свойственно моему абстрактному мышлению. Раньше я действовал из интереса шаблонов.

Я хранил небольшой эскиз в ящике своего стола, куда никто не мог без моего ведома заглянуть, закидав некоторыми бумагами. А в душе воспылало вдохновение, подталкивая не останавливаться. Я, правда, хотел нарисовать ее еще раз. На этот раз иначе.

Возвращаюсь в реальность и запоминаю каждую деталь в попытке не забывать эти моменты никогда. Лучше я оглохну, чем потеряю память.

— Инструкция не меняется?

— Ни в коем случае, детка. — Завладеваю вновь ее губами, прерывисто давлю, топлю жажду, просачивающуюся в торопливых движениях. А затем опускаюсь вниз, овеваю дыханием ареолы, которые сморщиваются сильнее от щекочущего контраста.

Опьяняюще припадаю губами к соску, посасываю и утомленно прикусываю, отчего девушка выгибается ко мне навстречу. Бедра ее приподнимаются, и я прикладываю руку к животу, сдерживая. Нестерпимая. Мурашки колют губы; применяю все свои изощренные методы, ударяю по кнопкам исступления, лишь бы вызвать удручающие стоны: лижу, оттягиваю, присасываюсь, как пиявка, кусаю, сжимаю другую грудь рукой, чередуя между собой дикость и милостыню.

Катя не сдерживается и елозит по поверхности стола бедрами, запрокидывая голову назад. Поднимаю глаза. Капельки пота выступают на ее лбу, волосы прилипают, даря невообразимый вид. Ресницы вздрагивают, скрывая от меня потемневшую лаву, что погрузилась в воду, хотя на самом деле раскаленное испарение. Она вскрикивает от тупой боли, и я выпрямляюсь.

— Ты прекрасна, — слова слетают прежде, чем я их обдумываю и с напором целую.

Руки ее гуляют по моему телу, оставляют раны, порезы, которые долго будут напоминать о нашем безрассудстве. Она также, с озорной линейкой изучает детали натренированного тела. Я хожу в чертов зал из принципа притупить некоторые проблески нокдауна, остыть, оказаться там, где нет меня. Но я ошибся. Прежде мне следовало быть с ней, потому что я не помню себя. Есть я. Она. Мы.

Подцепляю края юбки, тяну выше, до тех пор, пока не нащупываю линию колготок. Воспитательница приподнимается, помогает их снять, да так, что слышится треск…

— Ненормальный! — пищит.

— Останови меня!

Только она молчит, глотая в себя проникновение постороннего человека.

— Тц-тц, — щелкаю языком, — как это непедагогично, Екатерина Владимировна.

— Тебя забыла спросить! Че-е-ерт…

Ох, а слышать брань — заводит не на шутку.

Нащупываю сквозь промокшие трусики набухший бугорок, нажимаю на него, массируя круговыми движениями. Она жадно ловит ртом воздух, я же наблюдаю и трепещу от скачкообразных ощущений. Ей следовало просто сказать «Остановись», ведь я действую совсем без разума, под руководством маньяка. Одно чертово слово меняет многое! Видимо, для нее закрывает врата к этому «многое».

— Я хочу тебя попробовать.

— Ох, да, пожалуйста, — обреченно просит или соглашается (без разницы) и подстраивается под ритм, откидываясь назад и разводя свои ноги шире. В такой позе она кажется мне чересчур невинной, потерянной и в одночасье усмиренной.