Не говорите с луной

Александр спустился с вышки. Отсюда открывался широкий вид на заставу. Беззащитная, какая–то скомканная и одинокая, она, словно случайно уроненная кем–то и забытая, вынуждена была выживать, надеясь только на сплочённость мужских характеров, на их волю к жизни и на боевое мастерство. Сверху давила жара, с трёх сторон подпирали крутые сопки и отвесные горы, а со стороны, подмывая беспокойством, гремела бурная весенняя река. Где–то над Афганистаном, за его ещё большими и черными горами, едва–едва проглядывая за рубленными пиками скал, собирались плотные облака, наплывая на Пяндж. Лёгкий бриз с реки уже не приносил облегчения. Пустой и лёгкий горный воздух изматывал духотой.

— Гроза будет, — сказал Вереникин, ведя за собой старшего лейтенанта. — Ночью. Наверняка.

Грозы не было. Вместе с облаками, из Афганистана налетел ветер. Он разрывал низкую облачность, скручивал облака, с воем врезался в горы. Мелкий, но частый дождь, хлестал идущих по каменистой тропе людей. Время от времени в обсосанные, размякшие разрывы облаков проглядывала холодная и полная луна, обливая своим ледяным светом камни и горы. Было холодно. После захода солнца температура воздуха упала до нескольких градусов, а ветер, трепал мокрую одежду солдат, выстуживал тела людей. Александра, который шёл последним в цепочке, непрерывно бил озноб. Его тело одеревенело от холода настолько, что он ничего не чувствовал, когда оступался и падал на острые камни. Впереди него, тяжело дыша сквозь цокающие зубы, шёл командир отделения, тот самый Сотка — широкоплечий, огромный, он карабкался по камням, как сказочный тролль, не ведая усталости в родной стихии. Когда позади него падал офицер, он останавливался, протягивал огромную руку и, рывком, заставлял подняться.

— Не пляж, б…ть, старлей! Не валяйся, — однообразно повторял он в такие моменты.

Первым шёл Шевалье. Когда спустились к распадку, он поднял руку и сделал жест, призывающий всех собраться. Пока группа стекалась к нему по скользкой и осыпающейся тропе, можно было расслышать, как где–то внизу, в глубокой темноте гудит вода. По плотному, громкому шуму было понятно, что воды полно и поток довольно мощный.

— И что теперь делать? — спросил Шевалье, добавив громкий витиеватый матюг, который невозможно было расслышать из–за однообразного гула воды. — На…й, было сюда соваться, ё…й старлей? Шлёпали бы себе по дорожке. В такую погоду нас бы мало кто и за полкилометра от этих сараюшек смог расслышать.

— Рот закрой! — рявкнул Сотка. — Нюни подбери и пойдём в обход.

— Больше часа потеряем, — сказал Кабан, которого ещё называли «комиссар Кабани».

Он был прав. Тропка здесь была одна. Ночью же искать другой проход было бессмысленно. От оставленного на дороге БТР, до этого распадка путь занял час с небольшим. Если возвращаться, а затем по дороге идти к кишлаку, постоянно рискуя нарваться на мину, растяжку или «сигналку», на отрезке почти двух километров, — это могло занять часа два, не меньше.

— Въе…ть по мозгам старлею, — со злым и сочным плевком порекомендовал Шевалье. — Сдохнет, сука, на камнях — никому не жалко.

— Захлопни хавало, Шевалье! — подступил к нему Сотка. — Ты меня знаешь: накормлю прикладом — запомнишь! Я сказал! Старший старлей. Твоё дело топать, тянуть и толкать.

Он отошёл от группы, чтобы подойти к офицеру, который стоял немного в стороне, пытаясь совладать с усилившимся ознобом.

— Не трясись, старлей, — сказал Сотка, и присел. — Надо покумекать, что делать.

— Идти, — выцедил сквозь зубы, стиснутые судорогой в челюсти, Левченко, и пошёл вниз, обходя Сотку и его группу, сгрудившуюся на тропе, пошёл туда, где гремел горный поток. Обернувшись, он увидел, что великан двигался за ним.

— Старлей, гиблое дело! — окликнул он, разгадав намерения командира.

— Дай двух человек покрепче, — стараясь развязать узел судороги в челюсти, громко сказал Александр. — Быстрее!

— Немец! Седой! Ко мне! Быстро! — и когда солдаты подошли, добавил: — За старлеем! Живо! Молча! Делать, что скажет.

— Пузыри полез искать? — сказал Шевалье. За шумом воды было едва слышно, что он говорил, но всё сказанное этим человеком Алек

сандр воспринимал особенно остро. — Пусть топится, урод. Сотка, пошли на хер отсюда.

— Чё надо, старлей? — бесшумно скатившись с камней, спросил Немец, долговязый и вёрткий солдат.

— Немцем–то чего зовут? — спросил Левченко, вглядываясь в темень распадка, ожидая, когда снова появится луна.

— А чтобы Гитлером не звали, — ответил боец, и заржал. Вместе с ним смеялся и тот, которого звали Седым. У последнего прозвище было оправдано внешним видом. Его волосы, как заметил днём Александр, были очень сильно побиты сединой.

— Вот что, Немец: снимайте с автоматов и поясов ремни. Скрепляй их вместе. Держите и мои. Будете меня страховать.

— Ты вообще е…ся, старлей? — охнул от изумления за спиной офицера солдат. — Утопнешь не за х…!