Не исчезай

Ненависть прокралась позже, уже в больнице. Два дня и две ночи я дежурила у маминой кровати. Сидела рядом с ней, держала ее за руку и торговалась с высшими силами. Если только она выживет, я… что я? Мне нечего было предложить взамен. Я пыталась догадаться, что мама одобрила бы, какую жертву сочла бы подходящей. Но единственное, что приходило в голову, – это Смилла. Единственное, что что-то значило, единственное, что, по мнению мамы, было важным, – это моя забота о дочери. Ради Смиллы я должна быть готова на жертву. Я вспомнила, как мы приехали в Морхем, как Смилла выпрыгнула из машины и бросилась в объятия Алекса. Как она уткнулась лицом ему в грудь, когда он поднял ее. Как будто искала защиты, как будто только он мог защитить ее. Он и женщина, которая ждала в доме. В нашем доме.

Ненависть охватила меня, наполнила до краев, она теснилась и клокотала под кожей. Я не знала, что делать со всей этой мрачной жестокостью, не знала, куда или к кому обратиться. Моя мама умерла у меня на глазах. В тот чудовищный вечер были мгновения, когда мне казалось, что ее лишили жизни не травмы, полученные в аварии, а моя бурлящая ненависть. Она разлилась по моему телу как яд. Должно быть, она струилась из меня, просочилась сквозь кожу и отравила маму, когда я брала ее руку в свою.

Когда я вернулась домой из больницы, Алекс и Смилла уже были там. Мы почти не общались друг с другом, и я не помню слов, которые мы говорили. Все было смутным и шумным и снаружи, и внутри меня, как будто я вот-вот должна была раствориться в пространстве. Я проводила время в спальне с опущенными шторами. Мать оставила меня. Она никогда не объясняла, как мне придется жить дальше, когда ее не станет. День и ночь, свет и мрак – все перемешалось. Я просто лежала будто под наркозом.

Алекс позволял мне лежать. Иногда я задремывала, и мне снилось, что он входит в комнату, неся поднос с бутербродами и чаем, садится на край кровати и кладет руку мне на лоб. Утешает меня. Но потом я просыпалась и видела, что комната пуста.