Не измени себе

К просьбе ее отнеслись с пониманием.

И вот она идет по знакомым уже, длиннющим коридорам, спускается на первый этаж и попадает в незнакомый ей кабинет. Молодой человек, сидевший за столом, небрежно бросил конвоиру:

— Можете быть свободны,— и Софье:— Садитесь, гражданка Пухова. Прошу вас, не нужно держать руки за спиной. Вы читали сегодняшние газеты?

— Нет, еще не приносили. К одиннадцати бывают.

— Вот, пожалуйста. «Правда», «Известия», «Труд». Прошу.

Раздался звонок. Молодой человек в полувоенной форме направился к обитой кожей двери, на ходу бро­сил:

— Я отлучусь, а вы пока что читайте.

Она принялась за газеты. Минут через пятнадцать вер­нулся секретарь или адъютант, бог его знает, как он тут значился. Под мышкой он нес толстую папку.

— Ну?.. Не скучаете? — молодой человек улыбнулся Софье.

Она

улыбнулась ему в ответ и, не считая нужным скрывать удивления, произнесла:

— Вы обращаетесь со мной, как с хорошей вашей знакомой.

— Правильно,— будто обрадовался собеседник.— Давным-давно вами занимаемся и потому хорошо познакомились. Извините,— он опять скрылся в кабинете и тотчас вышел оттуда, но дверь за собою не закрыл.— Входите, прошу вас.

Высокий худощавый человек в пенсне, одетый в строгий темно-коричневый костюм гражданского покроя, тотчас поднялся, как только Софья появилась на пороге.

— Проходите, гражданка Пухова. И садитесь поближе. Разговор у нас с вами долгий и очень серьезный.

Этот человек, казалось, сто лет не улыбался, а тут явно старался быть любезным.

Сел он только после того, как села Софья.

— Прежде всего… познакомимся. Я начальник одного из отделов ОГПУ. Зовут меня Николай Петрович Сазонов. Дело ваше очень сложное, запутанное, потребовалось немало времени, чтобы разобраться в нем. В этом повинны, если откровенно говорить, и вы сами.

—  Помилуйте, каким образом?

—  Наш работник Голубев… Андрей Иванович Голубев сказал вам, чтобы вы сослались па него, если вам предъ­явят обвинения, как одному из участников подготовки ку­лацкого мятежа.

—  Но я так и сделала.

—  Да, но сделали это, когда кончалась третья неделя вашего пребывания в этом здании.

—  Но я же доказывала, что обвинения против меня абсурдны.

—  Слова надо подкреплять документами, неопровержи­мыми фактами или ссылаться на свидетелей.

—  Я полный профан в юридической практике. Никогда не имела дела с судом, полицией, милицией и тем более с ОГПУ.

—  Вот как?

Николай Петрович наклонил голову и поверх стекол пенсне пристально поглядел на нее, рывком придвинул к себе папку, перелистал ее, а когда нашел нужную страницу, тоном осуждения произнес:

—  Позволю себе не согласиться с вами, гражданка Пухова. В девятьсот одиннадцатом году во время учебы па Бестужевских курсах жандармы обнаружили у вас не­легальную литературу. Вам грозили серьезные неприят­ности…

—  Откуда вам все это известно? — изумилась Софья.

Сазонов опять внимательно взглянул па нее и, не от­вечая, строго сказал:

—  Подобные факты выгодно характеризуют ваше про­шлое, говорят о ваших убеждениях, не имеющих ничего общего с кулацкой мелкобуржуазной философией. Зачем было все это скрывать?

—  Скрывать? С какой стати, спрашивается, я стала бы выставлять себя революционеркой, заведомо зная, что ни­когда ею не была?

За стеклами пенсне засветились веселые огоньки. Сазо­нов откинулся на спинку стула и постучал по столу поду­шечками пальцев.

—  Занятный вы человек… мм… гражданка Пухова. Если это не маневр опытного конспиратора, то уж наверня­ка проявление непосредственности.

—  Я, гражданин Сазонов, затурканная жизнью и бытом русская баба. С той поры как вышла замуж, только и де­лала, что боролась за этого проклятого Пухова, который, в общем-то, никогда меня, наверное, и не любил. Ничего не видела… никогда не знала другого мужчины… А он ока­зался подлецом, хотел меня убить, да не дали… — Софья еле сдержала готовые брызнуть слезы.

Сазонов поспешил прервать ее:

—    Мы все это знаем. Личность вашего супруга нам бо­лее или менее ясна, вот и ваша проясняется. Прежде чем принять решение, я обязан известить вас о том, что от нас вам некуда идти.

—    Не понимаю.

—    Ваш дом вместе с надворными постройками, скотом и самим хозяином сгорел.

—    Я это знаю, — Софья заплакала.— Скажите, что с детьми? Где Женя? Что с Романом? Жива ли Глаша, Нина? Мне кажется… вам все о них известно.

—    В какой-то степени вы правы. Но… — собеседник развел руками,— не о всех в одинаковой степени.

—    Скажите о главном. Они все живы?

—    Уверенно отвечаю — живы.

—    Им что-то грозит?

—    К сожалению, Роман на плохом пути.

—          Я так и знала! Скажите, и Женя с ним?

— Пока да.

Софья почувствовала, что у нее темнеет в глазах, но пересилила дурноту.

Сазонов позвонил, в дверь заглянул молодой человек из приемной.

—    Андрея ко мне.— И снова к Софье: — Кстати, вам известно, кто вас спас в риге?..

— Нина?

— Нет.

— Прибыл по вашему приказанию.

На пороге стоял Голубев, как всегда свежевыбритый, подтянутый. Сазонов через стол протянул ему руку и, не пуская ее из своей, со сдержанной гордостью сказал:

—    Именно Андрею Ивановичу вы обязаны жизнью.