Не измени себе

Софья шагнула к Голубеву и порывисто обняла его.

Мужчины явно опешили от столь неожиданного поступка допрашиваемой. Сазонов в первую секунду строго свел брови, но уже в следующее мгновение губы его дрогнули в улыбке, глаза насмешливо сузились и с любопытством остановились на Голубеве — ему было забавно, как тот выйдет из щекотливого положения. Но Андрей не смутился, лишь ласково поглаживал широкой, сильной ладонью вздрагивавшие плечи Софьи Галактионовны, стараясь ее успокоить.

—  Согласитесь, Андрей, не часто подобные сцены про­исходят в нашем учреждении.

Голубев лишь вздохнул в ответ.

—  Однако перейдем к делу.— Сазонов кивком указал Софье на стул.— Я бы хотел еще раз подчеркнуть вашу небрежность к своему прошлому. Мне не понятно, почему следователю Бромбергу вы не сказали, кто ваш отец?

Софья лишь плечами пожала.

—  Мой отец всегда был убежденным эсером. Мечтал насадить в России крепких хозяев. И в качестве образца была семья его дочери. Чем кончилась его затея, сами ви­дите. Его любимцу раскроили череп, а дочь его ОГПУ во всех смертных грехах подозревает.

—  И все-таки почему вы Бромбергу не сказали, что ваш отец революционер? — переспросил Сазонов.

—  Да какой же он революционер! Ведь эсер же! Нао­борот, старалась не напоминать, что отец дворянин и тор­говец.

—  При чем тут дворянство и торговля? Я, к примеру, тоже дворянин, а по заданию своей партии какое-то время ювелирный магазин держал.

—  Вы хотите сказать, что и мой отец торговал по за­данию партии эсеров?

—  Это не требует доказательств.

Глубоко вздохнув, Софья грустно призналась:

—  Но все то, о чем вы говорите, относится к моему отцу. А я-то лично ничего не сделала полезного для революции и Советской власти.

Сазонов поморщился.

—  Андрей Иванович, ты больше меня знаешь гражданку Пухову. Как понимать это заявление?

Голубев улыбнулся.

—  Я давно говорил вам, Николай Петрович, что Софья Галактионовна — человек не от мира сего. И о ней лучше всего говорят факты. В деле есть документы, видимо, необходимо ознакомить Софью Галактионовну с ними.

—  Не Софью Галактионовну, а гражданку Пухову, — сердито поправил Сазонов.

—  Вот именно. Гражданку Пухову. Тем более речь идет о гражданском акте.

Сазонов стал листать папку, наконец нашел.

—  Узнаете?

Софья медленно прочитала;

—    «Акт пожертвования». — Пожала плечами. — Каких-то несколько тысяч рублей голодным детям… Вот интересно. Как он к вам попал?

—    Вы забываете, где находитесь.

Голубев поднялся, попросил у Сазонова папку. Пере­вернул лист, показал Софье тыльную его сторону.

— Ознакомьтесь.

Софья с любопытством наклонилась над папкой, потом резко выпрямилась.

— Сто двадцать восемь тысяч?! Да чепуха это! Камушки были фальшивые.

– Николай Петрович, найдите, пожалуйста, акт экспертизы.

Сазонов полистал дело и так же молча отдал папку Андрею.

—    Вот заключение комиссии.

И опять Софья с интересом углубилась в чтение. Прочла до конца, зачем-то перевернула страницу и только потом сказала:

—    Ничего себе! Если б знала, поди, пожадничала бы…

Сазонов переглянулся с Голубевым.

— Любопытный вы человек, Софья Галактионовна. Потом Сазонов снова полез в ящик стола. Подал ей какие-то тетради.

– Батюшки, нашлись мои конспекты! А кто же их вытащил из тайничка?

—    Все-таки освоили «Материализм и эмпириокрити­цизм»? — перебил ее Сазонов.

—    Не совсем. Очень все сложно. Пришлось много раз перечитывать. И все урывками.

– Послушайте! Только откровенно… — опять спросил Сазонов.— А зачем это было вам нужно? Изо дня в день читать. И столько лет!

—         Так интересно же! Дух захватывало, когда представляла, что будет, если все осуществится…

—    Стихийный социал-демократ? Как, Андрей?

Сазонов бросил выразительный взгляд на Голубева. Поднявшись, прошелся по кабинету.

– А что вы освоили из классиков?

Софья смешалась, поводила пальцем по глянцевой поверхности стола.

— Это вы… больно уж громко — освоила. Скажем, читала. Маркса, Энгельса, Фейербаха, Гегеля, Сен-Симона…

—    И кто же нравился?

Софья подняла виноватый взгляд.

– Ницше, знаете ли… Впечатлял силой своей… Силь­ной, мятежной хотелось быть.

Сазонов дернул плечом.

—  А что такого? И я грешил Ницше в юности… — Про­стите, а как же воспринимали окружающие ваше, мягко говоря, странное увлечение?

—  Так они и понятия не имели, чем я живу.

—  А кто снабжал вас подобной литературой?

—  У отца была хорошая библиотека. И еще… учитель мой. Потом он стал добрым и преданным другом.

Сазонов достал из сейфа фотографию и показал Софье.

—  Господи, Станислав! — Ударение на «и» заставило Сазонова улыбнуться. Она бережно взяла фотографию и стала в нее вглядываться.— Как он? Я его не видела с сем­надцатого года…

—  Сейчас Станислав Александрович — в наркомате иностранных дел. Занимает довольно высокий пост.

—  Рада за него. Светлый ум!

Сазонов снова улыбнулся.

—  Вот-вот, вы будто спелись. Кукушка и петух. А я лично, гражданка Пухова, не могу вам до конца поверить.

Софью будто ударили — она отшатнулась.

—  Может быть, я вас понимаю… — проговорила она. Плечи ее поникли.