Не измени себе

Правда, ей самой нелегко досталась девочка. Перенесенное потрясение едва не стоило жизни и ей самой и Лариске. Но все обошлось, все теперь позади. Лариса жива, Борис скоро возвратится в Москву, «мамулечка с папулечкой на страже» (опять изречения Ивана Федосеевича), Анна Дмитриевна не надышится на девчушку, нянчится с нею — что ей, Жене, еще нужно?

Глава пятая Каждому свое

1

Борис встретил Чулкова в Пятигорске случайно. Так бы и уехал через две недели, не зная, что Чулков в каких-то пятистах метрах от него. Возможно, что они виделись на прогулках, но признать друг друга не могли. Ведь прошло-то с октября сорок первого без малого — двенадцать лет, и каким стал теперь Денис Чулков, Борису трудно было представить. Они иногда обменивались письмами. Но фото Чулкова у Бориса не было, да и понятно, почему Денис не подумал даже прислать его — болезнь, о которой писал он Борису после его возвращения из заграницы, объясняла все…

Южная осень была в разгаре, солнце светило ярко, но не обжигало. Цветы стали еще пестрее, словно споря с красками созревших плодов, расцветивших ларьки и лотки всего города. Борису казалось, что он мог бы прожить на одних фруктах — так он их любил и так их было много. Вот и сегодня после грязевой процедуры Борис устроился на уединенной скамейке в парке «Цветник» и ел груши, хотя слово «ел» меньше всего подходило к объяснению того восторга, с которым он поглощал медовый дюшес.

Тишина и прохлада парка, терпкий дух лесной чащобы, приносимый ветром с горы Машук, тяжеловато-влажный запах, исходивший от источников и от множества высаженных цветов, и, как ни странно, откуда-то доносившийся аромат чабреца, убаюкивали, и Борис сидел расслабленный и счастливый.

Одиночество его нарушил вышедший из боковой аллеи, опираясь на палку, бледный, довольно угрюмого вида молодой человек в полувоенной форме. Человек был явно чем-то раздосадован, он не видел ни сидевшего Бориса, ни канавки, по которой стекала дождевая вода. Одну ногу он сильно приволакивал, и вот этой-то ногой парень и угодил в канавку, пошатнулся и упал бы, не подхвати его вовремя Борис.

— Совсем разладилась шарманка, — огорченно сказал парень, садясь рядом с Борисом. — Только что шел, как бравый солдат. Понервничал — и на тебе…

Я вас где-то видел… — перебил его Борис.

Но тот, видимо поглощенный своими заботами, не услышал его.

— Опять группу инвалидности подтвердили — первую, и лечение здесь — опять продлили… — Он тыльной стороной ладони вытер пот со лба.

Борис понимающе кивнул и придвинул раскрытый портфель с грушами.

— Чтоб совсем не раскисать, нажимай на фрукты — как говорит наш Хачатрян.

Парень посветлел лицом, оживился.

— А вы совсем как Хачатрян говорите. Значит, он и вас допекает.

Рассмеялись… Доктор Хачатрян лечил обоих, у Хачатряна была особенность: чем больше он симпатизировал больному — тем больше ворчал на него.

— Меня Денисом кличут, — представился незнакомец.

Борис от растерянности поперхнулся и уставился на соседа. В этом изможденном человеке он вдруг сразу увидел шестнадцатилетнего долговязого подростка в развевавшейся рваной шинели, строчившего по немцам из пулемета.

— А я… Дроздов.

Борис не отрывал взгляда от соседа.

Парень весь напрягся, глаза у него вспыхнули.

— Вы… Борис Андреич? — Чулков медленно поднимался, Борис встал, сдавил руку Чулкову.

— Ох, черт! Как же я рад, Борис Андреевич! Это же надо!

— Да что ж ты меня все Андреичем называешь, Денис? В письмах-то мы с тобой были попроще. Давай и наяву так!

Чулков едва приметно улыбнулся, кивнул головой и снова ушел в себя.

А Дроздов все еще сравнивал Чулкова с тем, каким увидел его впервые. Ничего общего, два разных человека. И все-таки что-то неуловимое, не поддающееся описанию, осталось в этом человеке.

Говорили обо всем и ни о чем, упрекая друг друга, что редко писали… Да… Так ли уж редко?.. Тут же возникла и другая мысль: почему, собственно, он так привязался к парню, чуть ли не за брата его принимая.

Ни разу не задавал себе этого вопроса. Еще там, в Подмосковье, подкупило настойчивое стремление Дениса — воевать, быть мужчиной. И матери парня он, Борис, писал потом, чтобы высказать ей уважение свое перед ее сыном.

Уважение вызывала и последующая жизнь Чулкова. Просто жизнь Бориса с его заботами и радостями протекала слишком далеко от него. Все обрело конкретность в сорок восьмом, после возвращения Бориса из Германии, только тогда он почувствовал, как нужен сейчас Чулкову. Никогда не забыть ему того состояния ужаса, который охватил его после консультации профессора. Человек в белом халате заявил тогда ему, что подобные парезы неизлечимы. Именно эта категоричность, которой, как правило, избегают медики, открыла Дроздову глубину трагедии Чулкова и заставила искать специалистов, которые работают над новыми способами борьбы с этим недугом.