Не изменяя присяге

Выбывших — курсив мой. Как легко и беззаботно написано — выбыли, словно офицеры выбыли в отпуск или на заслуженную пенсию. Люди были подло застрелены в спину, зверски подняты на штыки или, еще полуживыми, сброшены под лед, а в списке — выбыли!

В этом вся низость и подлость того, что происходило в Гельсингфорсе, да и, как потом выяснилось, во многих других приморских городах России, в ледяном феврале 1917 года.

Думая об этом, переживая это, обсуждая произошедшие трагические события в своем офицерском, товарищеском кругу: с командиром, с мичманом Ворониным, с инженер-механиком Гуляевым, с офицерами других кораблей, Бруно Садовинский приходил к мысли, которая позже стала его твердым убеждением: эксцессы не явились результатом взрыва со стороны матросских масс против командного состава, оказывавшего якобы сопротивление революции. Эти эксцессы не были и следствием озлобленности масс, вызванной слишком строгой дисциплиной и несправедливостями со стороны командного состава, своего рода местью. На флоте, конечно, существовала дисциплина, но она была значительно легче, чем в армии, и сам командный состав флота был в своем отношении к матросам весьма либеральным. Кроме того, понимал Бруно Садовинский, большинство убитых офицеров «мордобойцами» не были, и убиты они были не своей командой. Среди них было много начальников, весьма популярных среди своих подчиненных. И еще, убийцам не удалось перебить все офицерство, по обстоятельствам от них не зависящим, в большинстве случаев — вследствие сопротивления, оказанного им со стороны непосредственных подчиненных убиваемых ими офицеров.

Таким образом, эти убийства не были случайными явлениями, приходил к пониманию всего случившегося мичман Садовинский. Это была кем-то хорошо организованная, оплаченная, преднамеренная диверсия по уничтожению офицеров, с целью нарушить боеспособность Балтийского флота, потому что именно офицерский состав был той силой, которой держался русский флот во время этой войны. Все это было продолжением войны, понимал он, только другими методами. Но кем это было организовано? Бруно вспомнил свои недавние рассуждения о роли Англии в случае победы России в этой войне. Многое из того, о чем он тогда думал, получило в последующем свое документальное подтверждение.

Об английском следе в истории Февральской революции в книге «Гибель Императорской России», изданной в 1923 году, генерал П. Г. Курлов — исполнявший обязанности товарища (заместителя) министра внутренних дел России в 1916 — начале 1917 года, пишет: «Опасность общего положения усиливалась тем, что розыскные органы ежедневно отмечали сношения лидера кадетской партии Милюкова с английским посольством». Ежедневно — курсив мой. Курлов упоминает того самого Милюкова, который вошел в состав Временного комитета Государственной думы, а затем в состав Временного правительства. Именно Англия, в дни Февральской революции, еще до отречения царя, во время войны, изменив своему союзническому долгу, 1 марта 1917 года официально заявила через своих послов, что «вступает в деловые сношения с Временным Исполнительным Комитетом Государственной Думы, выразителем истинной воли народа и единственным законным временным правительством России». Чуть позже, английский премьер-министр Ллойд-Джордж, приветствуя в британском парламенте свержение Николая II, открыто признавал: «Британское правительство уверено, что эти события начинают собою новую эпоху в истории мира, являясь первой победой принципов, из-за которых нами была начата война».

Русские офицеры не забыли и не простили убийства своих товарищей. Но русское общество, новая революционная власть России не осудила и не потребовала расследования этих ужасных злодеяний. Никто не был наказан за убийства офицеров!