Не каждый день мир выстраивается в стихотворение

Когда усталым вечером ноябрьским
Она скользит своим лучом по веткам,
Едва касаясь неподвижных веток,
Когда распятый бледный Иисус
Нам предстает так близко — и Мария,
Чуть тронутая инеем, таится
В пещерке из увядших палых листьев,
Когда меж туч сиянье золотое
На миг дарит иллюзию тепла
И сладостные сны приносит спящим…

Луна — мать пафоса и состраданья.

Объяснение Луны

Лафорг в стихотворении «Эпикуреец»:

Я счастлив задарма! Блажен, кто создает
Себе при жизни рай, на случай, если тот.
Который в небесах — вранье и небылица
(Чему, признаюсь вам, не стал бы я дивиться)[2]

.

Стивенс в своих записных книжках: «Когда теряется вера в Бога, поэзия занимает ее место — искупительницы жизни».

Сочетая в одно пафос и иронию, гармонизируя их, Стивенс — гений нюансировки, равного которому нет во всей американской поэзии. Его влияние на таких крупных поэтов следующих поколений, как Элизабет Бишоп, Джеймс Меррилл, Джон Эшбери, — основополагающее. Один из лучших современных поэтов США, Чарльз Симик, на вопрос журналиста, кому он первому показывает новое стихотворение, отвечал: «Я его показываю Эмили Дикинсон и Уоллесу Стивенсу».

Стихи

Похороны Розенблюма

Несчастный старый Розенблюм усоп,
И тысячи носильщиков несут,
Впечатывая шаг —
Аж гром в ушах! —
Его достойный гроб.

Итак,

Они несут иссохший труп,
Обезображенный грехом,
На темный холм.
Гремит их слитный шаг.

Да, Розенблюм усоп!

Носильщики несут его на холм
И дальше, прямиком
На небо тащат
Неуклюжий гроб.

По деревянным трапам в пустоту,

Наследники мирской тщеты,
Обид и злоб,
Они несут,
Шагая в небо, темный гроб.

На них тюрбанов короба

И меховые сапоги,
Чем выше, тем мороз лютей,
По пустоте
Гремят шаги.

Медь дребезжит,

И дудок вой
Звенит в ушах.
По небу нескончаемой тропой
Идут — гремит их шаг.

Туда, где вечный разнобой

У слов с судьбой,
Где бедный Розенблюм
Преобразится в ветер верховой
И стихотворный шум.

Гомункул и la belle étoile