Не хлебом единым

Молодежь ушла в храм, а она медленно брела, опираясь на костылик и готовила себя к встрече. Она схитрила: не хотелось ей вовсе ни с кем обмениваться ни единым словечком. Может быть потом, после, а сейчас же никак нельзя, сейчас  она оградила себя одиночеством. Нужно вымести сор изнутри. Стыдно предстать пред батюшкой, наполненной всяким духовным мусором. Хотя батюшка, как сам он говорит на исповеди, “точию свидетель есмь” пред Господом, а Господь же видит всех, и не скрыта от Него ни единая наша мысль. Но оттого и нельзя заходить в храм походя, как в сарай или клуб, нужно откинуть все  мирские попечения. И батюшка, как никто другой, знал об этом. Недаром уже на калитке кладбищенской ограды и на самих ее стенах красной славянской вязью были начертаны душеполезные изречения, чтобы и в этот недолгий путь до церковных дверей душа соответственным настроем могла приготовиться к встрече с Богом: “Благодари Бога за все, особенно за скорби, они есть спасение человеков... Душевный покой приходит от откровения священнику грехов, от чтения слова Божия...”

В храме народа собралось уже немало — это те, которые без машин, которые  встали чуть свет и добирались на пригородном автобусе, а потом версту пешком через поле, а кое-кто по годами ее уж догоняет... Служба шла в главном Георгиевском храме. Утреня  только начиналась. Псаломщик читал шестопсалмие, а батюшка стоял спиной у царских врат. Был он в новой золотой ризе — старая желтая, как помнила Анна Петровна, давно истерлась донельзя. Но наверняка не сразу согласился батюшка на эту обновку, не таков он. Для иных священников внешний блеск  чуть ли не главное, но не для него. Помнится, покойный Владыка Иоанн, в бытность свою управления епархией, наградил батюшку митрой, но тот по скромности никогда ее не надевал — считал, что недостоин. Новый же Владыка, митрополит Владимир,  отобрал право на ее ношение по той причине, что прежним архиереем при  награждении не были соблюдены необходимые формальности. А батюшка вздохнул спокойнее. Он вообще вскоре кому-то ее подарил и даже после, спустя годы, когда на Псковскую кафедру назначен был архиепископ Евсевий, когда батюшка был восстановлен в правах на эту свою высокую награду, он уже не позволил ее купить для себя и для многих оставался тайным митрофорным протоиереем...

Анна Петровна присела на скамеечку, слева у западной стены и оглядела — словно ласково прикоснулась — святые лики на иконах. Сколько же их тут — дорогих многолетних знакомых? Добро и успокоительно глядели со святых образов Спаситель, Божия Матерь, святые угодники Божии — и великие, почитаемые всей полнотой православного мира, и Псковские, знаемые, возможно, лишь в окрестных городах и весях. Главный храм с престолом во имя великомученика Георгия был небольшим, но весь он был увешан святыми образами, от того и сам походил на пропахшую ладаном старого письма икону, древнюю и намоленную многими поколениями прихожан. На северной стене в большом красивой работы киоте, как драгоценная жемчужина,  хранилась Старорусская икона Божией Матери, почитаемая чудотворной. На праздники ее Крестным ходом обносили вокруг храма.  Рядом, также в драгоценных ризах — образа преподобного Серафима Саровского, великомученика и целителя Пантелеимона, Георгия Победоносца и множество других. А на верх иконостаса, по обе стороны от Царских врат, вознесены были большие иконы с собором всех святых, теряющихся в перспективе тысячами сияющих нимбов... Анна Петровна тихо молилась, не вступая ни в какие разговоры. Она специально низко наклонила голову, что бы к ней лишний раз не обращались, но когда кто-то все же здоровался, она лишь молча кивала в ответ. Она давно смирилась с тем, что не может стоять во время службы. Годы-годы... Святитель Филарет Московский как-то сказал, что лучше сидя думать о молитве, чем стоя о ногах. Воистину так! Ее больных ножек хватало лишь на самые ответственные моменты.

— Всякое дыхание да хвалит Господа, — возгласил батюшка прокимен перед чтением Евангелия, и Анна Петровна встала. В такой момент невозможно было сидеть.